1918: Очерки истории русской Гражданской войны - [50]

Так ли это было на самом деле и не слишком ли примитивна такая постановка вопроса?

С точки зрения общих интересов русской контрреволюции смена социалистического правительства Украинской рады гетманом, бесспорно, помогла снабжению (и притом в самом широком смысле – от притока офицеров до снарядов и сахара) Дона и Добровольческой армии. Несмотря на все внешние, порой чрезвычайно острые пререкания между собой контрреволюционных группировок на почве ориентаций и унитарного или федеративного принципа устройства России, и гетманская Украина, и Дон, и Добровольческая армия все-таки были настроены одинаково непримиримо к своему общему врагу – советской власти.

Поэтому все крайности самостийничества гетманского правительства, конечно, несравнимы с той внутренней отчужденностью, которая разделяла бы социалистическое правительство Украины и несоциалистические Дон и Добровольческую армию. Наличие гетманского правительства при условии австро-германской оккупации Украины было все-таки несравненно выгоднее с точки зрения интересов вооруженной борьбы и Дона, и Добровольческой армии, чем правительство Украинской рады. Гетманский переворот 29 апреля не может не расцениваться как усиление общих позиций русской контрреволюции.

Конечно, роль германской Украины в русской контрреволюции была очень скромной. Нельзя, конечно, забывать, что основная ее заслуга – сохранение от большевиков в течение полугода 10 губерний Малороссии – целиком принадлежала не ей, а австро-германской оккупации. В то же время, однако, нельзя забывать и того, что в условиях обстановки, сложившейся на Украине в связи с ее оккупацией в 1918 г., власть гетмана была все-таки властью наиболее благоприятной для общих задач русской контрреволюции из всех возможных в то время комбинаций на Украине.

Закавказье не признало ни октябрьского переворота, ни Брестского мира. По занятии турками Батума оно в конце апреля (21) 1918 г. провозгласило независимость Закавказской федеративной республики, и новые республики вступили в переговоры с турками, полагая этим путем добиться уступки турками Батума и Карской области.

Однако турки не только твердо стояли на Брестских условиях, но и стремились их еще более расширить. Помимо советской власти Закавказье стояло лицом к лицу и с внешним врагом.

К концу мая (26) Закавказская федерация распалась на Грузию, Армению и Азербайджан.

Покровительство немцев спасло Грузию от турок, и грузинское социалистическое правительство распространило свою власть не только на территории собственно Грузии (в общем совпадавшие с Тифлисской и Кутаисской губерниями без Закатальского и Сухумского округов), но с 27 июля и на Абхазию (бывший Сухумский округ) и на Сочинский и Туапсинский округа (русские) Черноморской губернии.

Положение Армении было хуже, так как турецкое наступление и борьба с местными тюрками ограничивали пределы Армянской Республики лишь центральной частью Эриванской губернии.

Азербайджанская Республика, поддерживаемая родственными ей по крови и вере турками, занимала восточную часть Эриванской, Елисаветпольскую, Закатальский округ Тифлисской и западную часть Бакинской губерний.

Все три правительства, невзирая на их взаимную национальную вражду и различие политических окрасок, были, однако, определенно противосоветскими.

Только в Баку с 7 апреля при содействии армянского полка, возвратившегося с персидского фронта, установилась после жестокой резни армянами тюрок армяно-советская власть во главе с Шаумяном. В начале июля в Баку появился состоявший на службе англичан небольшой (1,5 тыс.) партизанский отряд полковника Бичерахова (Лазаря).

Бичерахов, конечно, являлся лишь орудием английской интервенции, поставившей себе задачей не допустить турок и особенно немцев в Баку. Поэтому, признав советскую бакинскую власть, части Бичерахова выступили на турецко-азербайджанский фронт, проходивший у железнодорожной станции Кюрдамир в 125 км к западу от Баку. Однако, считая, по-видимому, более важным устранение советской власти в Баку, англичане его отозвали с фронта, и в середине июля Бичерахов сменил в Баку Советы «центрофлотом». После этого, в начале августа, в Баку прибыл английский отряд генерала Данстервиля.

Все перипетии закавказской национальной борьбы, в сущности, никакого отношения к борьбе с большевиками не имели. Утверждение советской власти в Баку весной было не более чем эпизодом, и она была сметена сейчас же, как только англичане убедились, что она не сможет или не пожелает отстоять от турок и немцев Баку.

Борьба в Закавказье шла вокруг Баку, к которому стремились и турки, и немцы и которое хотели от них отстоять англичане. С точки же зрения русского контрреволюционного процесса в целом закавказские события, лишая советскую власть бакинской нефти, этим наносили большой удар ведению ею вооруженной борьбы.

Поэтому в общем временное отделение Закавказья, не признававшего советскую власть, было в 1918 г. выгодно контрреволюции и невыгодно большевикам.

Из остальных окраин Сибирь медленнее всего воспринимала советскую власть. Отсутствие в Сибири крупного частного землевладения лишало в глазах сибирского крестьянства советскую власть главной ее приманки: дележ земли, когда делить было нечего, конечно, не мог явиться лозунгом, привлекающим на ее сторону широкие массы крестьян. Земельный вопрос в Сибири сводился к расслоению крестьянства на зажиточных и неимущих «новоселов», т. е. переселенцев последних годов, не успевших ни обзавестись хозяйством, ни получивших достаточных земельных наделов. Лишь эта последняя категория, особенно многочисленная на Алтае и между Енисеем и Ангарой, представляла собою полупролетариат, склонный к восприятию советских лозунгов. В общем же в Сибири предоставление советским земельным декретом земли всем желающим означало, за небольшими исключениями, раздел не частновладельческих, а казенных земель. Коренной сибирский крестьянин, пишет видный деятель сибирской контрреволюции Гинс, «относился к земельному вопросу равнодушно, и аграрная демагогия не говорила ему ничего. Но зато сибирское крестьянство не испытало и какого-либо гнета нового режима. Ему стало жить спокойнее. Начальство перестало тревожить, налогов никто не взыскивал, солдат никто не призывал. Вернувшиеся с войны фронтовики, нахватавшиеся разных учений и политики, немного мутили деревню, но сибирские расстояния и холод охраняли ее и от местных, и от центральных заправил»