1903. Эш, или Анархия - [39]

Они поднимались медленно, и лишь когда, запыхавшись, они остановились передохнуть, то только тогда обратили внимание на то, что их окружало: ломкие от жары куски беловатой глины на лесной дороге, растения, блеклая зелень которых торчала из засохшей почвы, корни, распластавшие покрытые пылью нити по узкой дороге, привядший от жары лес. кусты, в листьях которых проблескивали черные безжизненные ягоды, готовые по осени засохнуть. Они внимали этому, не зная даже, как все это назвать, но когда они достигли первой смотровой площадки и увидели раскинувшуюся перед их взором долину, им показалось, хотя до скалы Лорелеи было еще ой как далеко, что цель достигнута; они присели; госпожа Хентьен аккуратно разгладила сзади коричневый шелк платья, дабы не измять его своим весом. Стояла такая тишина, что до их слуха долетали голоса с пристани и с террасы открытого ресторанчика в Санкт-Гоаре, а также звуки глухих ударов парома о мостик пристани; и обоим необычность такого впечатления была хоть немного, но приятной. Госпожа Хентьен рассматривала сердечки и инициалы, которые были выцарапаны на спинке и сиденье лавки, сдавленным тоном она спросила у Эша, не увековечил ли здесь и он вместе с Хильдой из Обер-Везеля свое имя. Когда же он шутки ради попытался кое-что выцарапать, она попросила его оставить эту затею: явно или неявно, но где бы не ступала нога мужчины, она всегда оставляет после себя оскверненное прошлое. Эш же, которому не хотелось отказываться от своей затеи, спросил, а что если он вдруг в одном из сердечек найдет и ее имя, чем не на шутку рассердил госпожу Хентьен: что он только себе позволяет? Ее прошлое безукоризненно чистое, и в этом она может потягаться с любой молоденькой девушкой. Тому, кто всю жизнь необузданно волочился за бабами, этого, конечно, не понять. И Эш, которого сказанное задело за живое, почувствовал себя низко и подло, ведь он оценил ее ниже тех молоденьких девочек в открытом ресторанчике, некоторые из них вполне могут быть недостойными подать матушке Хентьен даже воды. И ему было приятно, что здесь вот есть человек, который ведет себя однозначно и определенно, человек, который знает, где правая сторона, а где левая, что такое хорошо, а что такое плохо. На какое-то мгновение у него возникло ощущение, будто здесь находится то желанное место, четко и несокрушимо поднимающееся из всеобщего беспорядка, где можно было бы остановиться; но тут возникла мысль о господине Хентьене и его фотографии в забегаловке, она разрушила это его ощущение и уже не покидала его, ему казалось что где-то все же должно быть выцарапано сердечко, в котором сливались бы его и ее инициалы. Он не рискнул коснуться этого вопроса, а просто поинтересовался, где стоял дом ее родителей. Она коротко бросила ему в ответ, что родом из Вестфалин, а все остальное никого не касается, а поскольку до прически добраться ей было нелегко, то она ощупала свою шляпку. Нет, она решительно не может переносить, когда кто-то сует свой нос в дела других людей, а так всегда ведут себя только люди вроде Эша или подобные посетители ее забегаловки, которые не могут себе даже и представить, что не у каждого прошлое состоит из грязи и мерзости. Если такие типы не могут сами овладеть женщиной, то они стремятся, по крайней мере, хотя бы выдумать ей любовную жизнь и прошлое.

Негодуя, она слегка отодвинулась от него, а Эш, мысли которого все еще крутились вокруг господина Хентьена, все больше и больше убеждался в том, что она должна быть очень несчастным человеком. Его лицо приобрело кисло-печальное выражение. Возможно даже, что в этом браке по ее бокам гуляли палки. И он сказал ей, что не хотел сделать ей больно. Привыкнув утешать женщин, которые плакали или вообще казались ему несчастными, прикосновением собственного тела, он взял ее руку и погладил ее, То ли вследствие необыкновенной тишины, царившей в природе вокруг, то ли потому, что ею овладела усталость и истома, она не противилась, придав своим мыслям словесную форму, но последние слова были унесены с ее уст порывом ветерка, словно пушинки, она и сама не смогла их расслышать, и теперь она была совершенно опустошена, не способна даже ощущать протест или отвращение.

Госпожа Хентьен смотрела на распростертую долину и не видела ее, ей было непонятно, где же она. Те многие годы, прожитые между стойкой забегаловки и парой известных улиц, сжались в одну маленькую точку, и словно в каком-то просветлении ей показалось, что на этом залитом светом месте она сидела всегда. Мир так неведом, что невозможно его ни уяснить, ни понять, и ничто уже более не связывает ее с ним, ничто, кроме веточки с колючими листочками, свисающей над спинкой скамейки, по которой поглаживающими движениями скользят пальцы ее левой руки, Эш спросил себя, не должен ли он ее поцеловать, но желания сделать это у него не возникало, что тоже показалось ему недостаточно хорошим признаком.

Так и сидели они, не проронив ни единого слова. Солнце клонилось к западу и начинало светить им прямо в лицо, но матушка Хентьен не воспринимала ни жары, ни жжения напрягшейся, покрасневшей, припавшей пылинками кожи. Казалось даже, словно Эша намеревается окутать сновидение, какая-то полудрема, ибо воспринимая широкие и длинные тени горных вершин в долине расчетливой ловушкой, он все же боялся менять положение и, лишь помедлив, потянулся наконец за жилеткой, которая лежала рядом и в которой были серебряные часы. Наступило время отправляться к поезду, и она безучастно последовала за ним, Спускаясь, она тяжело опиралась на его руку, тоненький розового цвета зонтик от солнца он перекинул через плечо, на нем болтались в такт шагам пиджак и жилетка. Чтобы облегчить ей путь, он расстегнул на ее высоко застегнутой талии пару крючков, и матушка Хентьен смирилась с этим, она не оттолкнула его, когда показался идущий навстречу путник, которого теперь она просто не замечала, Ее юбка из коричневого шелка подметала пыль проселочной дороги, и когда на вокзале Эш усадил ее на скамейку, оставив на минуточку, дабы утолить жажду, она застыла безучастно и беспомощно, ожидая его возвращения. Ей он также принес кружечку пива, и она выпила ее по его требованию. В темном вагоне пассажирского поезда он уложил ее голову на свое плечо. Он не знал, спит ли она, она наверняка и сама не знала этого. Безвольно перекатывалась ее голова по его крепкому плечу. Попытка привлечь к себе ее широкое тело встретила упорное сопротивление, а шпильки, которыми к покачивающейся голове была прикреплена шляпка, представляли серьезную угрозу его лицу. Недолго думая, он сдвинул ее шляпку назад, сместив одновременно и прическу, что придало ей вид подвыпившей женщины… Запах шелка платья был пыльным и разогретым; лишь изредка улавливался приятный лавандовый аромат, еще сохранившийся в складках, Затем он поцеловал щеку, которая скользнула по его губам, взял наконец ее округлую тяжелую голову в свои руки и повернул к себе. Она ответила на поцелуй полными пересохшими губами, словно зверек, прижавший носик к стеклу, И лишь когда они оказались на пороге ее дома, она немного пришла в себя. Она толкнула Эша в широкую грудь и все еще нетвердыми шагами заняла свое место за стойкой. Там она присела и осмотрела зал забегаловки, который лежал перед ней, словно в тумане. Наконец она узнала Вробека за первым столом и пролепетала: "Добрый вечер, господин Вробек". Но она не видела, что Эш последовал за ней вовнутрь, она также не заметила, что Эш был в числе последних, кто оставил ее заведение. Когда он простился с ней, она безучастно сказала: "Доброй ночи, господа". И тем не менее, выходя из забегаловки, он испытывал особое, почти что гордое чувство: он — любовник матушки Хентьен.