1903. Эш, или Анархия - [37]

Гернерт же сидел с кружкой пива в директорском кабинете и, когда вошел Эш, причитал: "Что за жизнь, что за жизнь," Прохаживался, раскачивая в разные стороны головой и всем телом, Оппенгеймер: "Хотелось бы узнать, что вас так взволновало?" Перед Гернертом лежала его записная книжка: "Все сжирают проценты. Для чего горбатится и надрывается наш брат? Чтобы выплатить проценты!" Снаружи доносились шлепки по потным жировым складкам женских тел, и Эша возмутило то, что здесь кое-кто треплется о том, что надрывается, производя на самом-то деле расчеты в записной книжке. Гернерт продолжал причитать: "Нужно отправить сейчас детей на каникулы: это стоит денег… откуда я их возьму?" Тут он нашел понимание со стороны Оппенгеймера: "Дети — это счастье, дети- это хлопоты, директор; ну, ну, все образуется, не убивайтесь так уж". В душе у Эша шевельнулась жалость к Гернерту, который был хороший малый; тем не менее на него снова нахлынули реальности жизни, подумалось о том, что вот сейчас вот там, на сцене, должно будет лопнуть трико, чтобы дети Гернерта получили возможность съездить на каникулы. Все-таки где-то матушка Хентьен со своим отвращением к этому делу была права, конечно, совсем не там, где она сама думала. Эш тоже не знал этого; может, это был тот бардак, который наполнял его отвращением и яростью. Он вышел; в кулисах стояли несколько дам, от которых исходил запах пота; Эшу, дабы пройти, пришлось ухватиться за полные руки сзади или спереди на уровне груди и прижаться нижней частью тела, так что некоторые начали кокетливо хихикать. Затем он вышел на сцену и занял свое место в качестве так называемого секретаря у судейского столика. Тельчер с судейским свистком в зубах лежал на полу и внимательно смотрел под мостик, на котором находилась одна из дам, тогда как другая навалилась на нее и притворно пыталась прижать к ковру, само собой разумеется, что всего лишь притворно, ибо та, что внизу, была немкой, которой вменялось в обязанность вскоре освободиться в патриотическом порыве из затруднительного положения. И хотя Эш знал, что это игра краплеными картами, тем не менее он с облегчением вздохнул, когда дама, находившаяся на волосок от поражения, снова оказалась на ногах, он был преисполнен возмущенного сожаления к ее противнице, когда Ирментрауд Крофф ринулась на нее и под национальное ликование зала прижала плечи противницы к борцовскому ковру.

Едва начало светать, когда госпожа Хентьен поднялась с постели. Она открыла окно, дабы узнать, какая сегодня погода, Чистое, безоблачное небо простиралось над все еще погруженным в серые сумерки двором — маленьким четырехугольником, зажатым мрачными стенами. Там, внизу, молча высилась светлая бочка, используемая при уборках. Порывы ветерка доносили запахи города. Она прошлепала наверх к комнате, где жила девушка, работавшая на кухне, и постучала в дверь; ей не хотелось отправляться в дорогу еще и без завтрака, этого только не хватало. Затем она все внимание уделила туалету и надела платье каштанового цвета. Когда Эш зашел за ней, она с неприветливым видом сидела за чашечкой кофе в зале своей забегаловки. "Пойдемте", — недовольно проворчала она, лишь в дверях вспомнив, что, может быть, и Эш был бы не против выпить чашечку; она пошла на кухню и наспех сварила ему кофе, Эшу пришлось проглотить его стоя. На улице уже играли солнечные лучи, разделявшие длинные тени стен на мостовой, Однако солнечные блики не смогли улучшить их угрюмого настроения, Эш кидал лишь короткие отрывистые фразы:

"куплю билеты", "платформа пять". Молча сидели они друг подле друга в купе; лишь в Бонне он высунулся из окна, поинтересовался, есть ли свежая выпечка, и купил ей булочку. Она сердито и с претенциозным видом вцепилась в нее зубами. После Кобленца люди прильнули к окнам, чтобы полюбоваться прирейнскими ландшафтами, оживилась в намерении сделать то же самое и госпожа Хентьен. Эш же, напротив, даже не шевельнулся; местность ему была знакома до пресыщения, к тому же он намеревался приступить к показу красот природы госпоже Хентьен уже после корабля. Ну а сейчас он злился, что она заранее лишала его этого удовольствия, а кроме того, внимала содержательным разъяснениям попутчиков по купе. Так что каждый туннель, прерывавший обзор, был для него словно бальзам на душу, а злость его достигла таких размеров, что в Обер-Везеле он, недолго думая, оттащил ее от окна: "В Обер-Везеле меня как-то угораздило…" Госпожа Хентьен выглянула из окна; вокзал не представлял собой ничего особенного. Она вежливым тоном сказала: "Да, бывает и такое". Но Эш не закончил еще свою мысль: "…проторчать на одном отвратительнейшем местечке, как бы там ни было, а я на нем продержался пару месяцев, из-за девушки в селении… Хильда ее звали". Так он может сойти прямо сейчас и навестить ее, раздраженно заметила госпожа Хентьен, ему вовсе ни к чему принуждать себя к чему-либо ради нее. Но вскоре они оказались в Бахарахе, и Эш впервые в своей жизни испытал чувство беспомощности праздно путешествующего, который стоит на вокзале и у которого целый час времени. В соответствии с его программой завтрак им предстоял бы на пароходе, и только из-за смущения он предложил завернуть здесь в одну из известных ему забегаловок. Но как только они оказались на узких улочках города, тихо и уютно покоившихся в предполуденном свете, перед одним из фахверковых зданий