1794 - [127]

Анна Стина не уловила даже сбоя ритма. Метла продолжала работать — как ни в чем не бывало, без малейшей паузы. Шшух-шшух, шшух-шшух… — то же безразличие, тот же слегка приоткрытый рот, вываленный язык.

Стараясь не привлекать внимания, она двинулась за ним. Дождалась, пока завернет за угол, и догнала.

— У меня есть ягоды. Хочешь попробовать?

Мальчуган продолжал раскачиваться из стороны в сторону, будто не замечал ее, — явно притворялся.

— Я все видела. Не бойся, никому не скажу.

Мальчик осмотрел ее с ног до головы внезапно поумневшими, выразительными серыми глазами.

— Ты, наверное, хочешь хлеба взамен?

Детский, даже еще не ломающийся голос. У Анны Стины набежала слюна. Когда она последний раз ела хлеб? Несколько месяцев… не меньше.

— Могу поделиться. — Мальчик ловко извернулся и выудил из-под рубахи булку. Анна Стина невольно потянулась к хлебу, но он отвел руку. — Не здесь. Вон там, за сараем. Ты иди вперед, я за тобой. Уттерстрём еще не ушел, ругается с пекарем. Вон он стоит. Увидит — получу взбучку.

Анна Стина думала, что он сразу метнется в укрытие, — ничего подобного. Поднял метлу и начал мести. Продолжая ритмичные взмахи и бубня под нос какую-то бессмысленную песенку, не торопясь двинулся к сараю. Не успев скрыться за углом, отбросил метлу, оперся о высокий, изрядно подгнивший деревянный ящик, взлетел на него и сел — ловко, одним точно рассчитанным движением. Она начала развязывать свой узел. Мальчик, ни слова не говоря, потянулся, взял Карла и усадил к себе на колени. Малыш, как ни странно, не возражал. Поделили ягоды, потом разломили булку. Съел свою порцию мгновенно, не сводя с нее глаз.

Вкус хлеба показался ей замечательным, но почти незнакомым. Булка была черствой, но это было даже хорошо: надо было подождать, пока сделает свое дело слюна и кусок станет мягким. Больше времени, чтобы насладиться вкусом. А потом можно и проглотить, не рискуя поранить глотку.

— Чего еще? — спросил мальчик по-деловому.

— Почему в приюте так мало детей?

— А кому мы здесь нужны? Нас, как только случай подвернется… отдают на воспитание. Они так это называют.

И замолчал. Она отсыпала ему еще горсть брусники, ожидая продолжения. Мальчик отщипнул небольшой кусочек хлеба и положил Карлу в рот. Малыш зачмокал, сморщился, и на мордашке его отразилась целая гамма чувств, разрешившаяся в конце концов комической гримаской глубокого отвращения.

Мальчик засмеялся.

— Три раза они сажали меня на телегу и отвозили на хутор. Куда — даже не скажу. Далеко куда-то. Меня и еще нескольких. Вдруг кто-то сжалится и возьмет нас… на воспитание. А там… мелют кору и в муку подмешивают. Кому мы нужны? Ясно кому: кто хочет получить рабочую скотину за бесплатно. Корка хлеба в день и ворох соломы, где спать. И за каждого, кого это… на воспитание, кто, значит, на них за просто так корячится, получают восемь риксдалеров в год. Девчонок берут, потом мальчишек, кто приглянется. А я… я каждый раз возвращаюсь.

— А зачем ты дурачком прикидываешься?

— Они возвращаются иногда… те, кого на воспитание. — Мальчик каждый раз произносил это слово с брезгливой гримасой. — Или кто сбежал, такие тоже есть. Как погляжу, лучше бы оставались в приюте. Совсем никакие, чуть не при смерти. Эти-то, приемные. — Он грязно выругался, — приемные родители, мать их, они еще рукой машут на прощанье — не беспокойтесь, мол, как сыр в масле… а сами уже чуть не могилу роют. На сколько хватит работника, на столько хватит. И эти гады… если они какую-нибудь красулю-девчонку или парнишку пригожего в гроб загоняют, меня-то что ждет? А так — дурачок дурачком, проку никакого, его и научить-то ничему толком не научишь, разве что говно подметать… Так что пока меня держат… и кое-кого еще, от кого им никак не избавиться. Ты же спросила — почему детей мало. Да вот почему: только мы и остались, дурачки да припадочные. Ничего хорошего, но уж лучше, чем… на воспитание.

— Ничего хорошего — это как? Я имею в виду для вас, кто остался?

Мальчик печально вздохнул.

— Как-как… да никак. Суп, правда, каждый день… вода одна с ошметками репы или там морковки. И соленый… соль у них, что ли, бесплатная, или сами морскую воду выпаривают. Соленый, говорю, до ужаса. Одну девчонку еле спасли — побежала к колодцу, да сгоряча и рухнула, хотела, видно, напиться поскорей. Тут, главное, научиться сквозь зубы цедить, суп-то этот… чтобы чешуйки медные не глотать. Котелкам-то сто лет в обед, да никто их никогда и не моет. Я не видел. Не, не моет, точно говорю. А проглотишь невзначай — тут же все выблюешь, будто и не жрал ничего. Катехизис учим чуть не наизусть… магистр называет это «школой». Будьте прилежны, дети, образование — это главное… а у самого пучок розог в руке. Кто засиделся, тех тут же впрягают в работу.

— Работу? Какую работу?

Мальчик показал глазами на второй этаж флигеля.

— Иди да сама посмотри.

Он осторожно передал ей Карла, наклонился к уху и неожиданно горячо зашептал:

— Они меня за человека не считают, я для них все равно что лошадь или там поросенок. Когда Уттерстрём здесь объявился, они ему все показывали — как же, надо объяснить новенькому. А он спрашивал да спрашивал: «А это как? А это почему?» — Мальчик настолько похоже сымитировал только слышанный ею голос этого самого Уттерстрёма в драном парике, что Анна Стина невольно улыбнулась, хотя ей было совсем не смешно. — В первый же его день на службе явились сосиски с двумя сосунками — на улице нашли. А за ними мамаша принесла совсем новорожденного… еще меньше твоих. Уттерстрём спрашивает: а где у нас деньги на содержание? А тот, кто ему все показывал, осклабился, сукин сын: говорит, расходы у нас куда меньше, чем вы думаете. Из пяти младенцев, говорит, к концу года выживет в лучшем случае один… так и сказал: «В лучшем случае». В лучшем случае! Один! Какой же у них тогда худший случай? Короче, младенцев сюда приносят помирать. Приют этот… большие они мастера доставлять детишек прямо в рай. Хочешь для своих другой судьбы — ноги в руки и дуй отсюда, пока не поздно. Ладно… пошел дальше махать метлой, пока кто чего не заподозрил — куда, дескать, придурок делся? Свинячье говно само со двора не улетит.