1794 - [121]

Женщина за пологом визгливо засмеялась.

— Удивительное совпадение! Мать убитой девочки… Я ведь, знаете ли, тоже дочь. И у меня тоже была мать. Представьте: и у меня была мать… Какое счастье, что не дожила! Всего какие-то шесть лет ждала я в этой постели и все думала: а слуги-то закона? Не месяц, не год — шесть лет! И где они? Пусть меня допросят! Пусть не как жертву, хотя бы как свидетеля… а ведь я-то и есть жертва! Но полицейское управление… вы вроде бы его представляете, или как? Я вам не верю! Полиция его боится… чересчур уж у него могущественные подельники. Так что вы, думаю, на свой страх и риск.

Они переглянулись и промолчали. Не стали настаивать. Ни Винге, ни Кардель не очень соображали, о чем она говори! но одно было ясно: эта женщина понимала происходящее куда лучше, чем они. Ее монолог был настолько пропитан желчью и злорадством, что Кардель вздрогнул.

Из-за полога вдруг послышались тихие всхлипывания, похожие на горький детский плач, и по рукам опять побежали мурашки. Так продолжалось несколько мгновений. Потом женщина взяла себя в руки.

— Простыни у меня — шелковые, самого тонкого свойства, тоньше из шелка и соткать невозможно. А кажется, лежу на кольях. Но есть и преимущества: я обрела Господа. Служанки читают мне Библию… нет-нет, не Новый завет, не Евангелия, не подумайте… страдания Сына человеческого по сравнению с моими — смешно. Дуновение ветра, не более того. Он, конечно, все простил… но знаете, почему? Потому что его муки были недолгими. Неужели я не променяла бы свою судьбу на несколько часов страданий на кресте? Нет, нет… истинный Бог— ветхозаветный, а не Сын человеческий. Тот, кто послал Великий Потоп. Показалось Ему, род человеческий мало Его почитает — и вот вам. Поплавайте, дети мои возлюбленные. Гот, кто передушил всех перворожденных в Египте. Гот, чьи услужливые медведицы задрали сорок два ребенка — те, видите ли, недостаточно почтительно отнеслись к пророку Елисею[42]! Даже позволили себе насмехаться… сорок два! Тот, кто настаивает: око за око и зуб за зуб… Вот такой Бог и нужен людям.

Слез в ее голосе уже не было. Наоборот, все тот же жутковатый смешок.

— Пролежни… сплошные пролежни… вы наверняка чувствуете запах. Хотя меня моют каждый день, меняют повязки, но вонь никуда не девается. Раны не заживают. Кожа стала тоньше шелка, малейшее прикосновение — и лопается. Но ничего… скоро моим страданиям придет конец… и если Бог решит, что мое место в аду, думаю, даже ад покажется мне Элизиумом по сравнению с этой спальней.

Наступила гнетущая тишина.

— Ты… — Внезапно нарушила молчание фру Сетон. — Гот, который здоровенный… можешь подойти к окну, чтобы тебя получше видеть?

Кардель, ни слова не говоря, встал и подошел к свету.

— В драке побывал… сам затеял?

Кардель кивнул. Фру Сетон долго отхаркивалась, потом старалась унять одышку

— Вы ищете справедливость… прямо смешно. Нет-нет, — Кардель хотел было отойти. — Стой, где стоял… Ты мне нравишься. Справедливость? В нашем-то мире? Справедливость… — произнесла она чуть ли не брезгливо. — Помяните мое слово: даже если вы поймаете Тихо с поличным, с десятком свидетелей и неопровержимыми уликами, зажмете в углу и добьетесь чистосердечного, собственноручно подписанного признания — ничего у вас не выйдет. Вас никто и слушать…

И замолчала. Винге почудилось что-то новое в ее молчании. Скорее всего, взвешивала «за» и «против». У Карделя внезапно появилось ощущение, будто она из-за полога все время разглядывает его изуродованную физиономию.

— В понедельник муж заходил ко мне… мы немного поговорили, и он вернулся развлекать гостя в соседней комнате. Перегородки здесь, как ни странно, довольно тонкие… а может, и не в перегородках дело. Все отмирает, а слух все острее… вроде бы за остальные органы чувств отдувается. Да… о чем я? А… так вот: Тихо беседовал с важным господином из… из того общества, где он и сам когда-то был не последним. Обсуждали, как превратить временное перемирие в постоянный мир. Что я услышала… они назначили встречу, и если вам удастся как-то узнать ее детали, могу уверить: это очень поможет вашему делу. Не знаю уж, по наивности или по глупости вы его затеяли. Знаете дворец Стенбока на Рыцарском острове? Они встречаются во флигеле… в том, где хирургия. Приходите загодя. Не удивляйтесь: они всегда выбирают для собраний странные места. Но, с другой стороны, устройство этого зала может сыграть вам на руку. Там можно найти местечко, где вас никто не заметит.

Кардель пошел было к двери — ему надоело быть на обозрении. Но Эмиль Винге не двинулся с места.

— Фру Сетон… ваша болезнь… чем она вызвана?

— Моя болезнь, если ее можно так назвать, — сломанный позвоночник. Шея сломана. Могу двигать только головой. И руки, и ноги парализованы.

— Это его работа?

— Супружеские игры… как бы сказать… зашли слишком далеко. Вначале его физиономия, потом моя спина.

Тихо был очень горд своей внешностью… а потом нет. Потом — не очень, и в этом моя заслуга. Мне не нравилось, что девки на него заглядываются. Конечно, рассвирепел — и отомстил. Хотя… Получилось не совсем так, как он рассчитывал. Сейчас-то я жирная, как свинья, а тогда… тогда я была, тонкая, гибкая… только что ни руки, ни ноги не шевелились. И знаете, что он придумал? Сидит в кресле и смотрит, как лакей делает со мной все, что ему велено… а я… я-то ничего не чувствую, только шиплю про все его страхи… уж кому и знать, чего он боится больше всего. Дескать, ты же трус, того боишься, сего боишься… Шиплю и шиплю, пока у него не повиснет… и он, как бешеный, удирает… наверное, искать кого-то, на кого встанет. После этого он даже бить меня пытался, но мне-то… мне только смешно. Я же ничего не чувствую. Что бы он ни вытворял — смешно! Особенной сентиментальностью Тихо никогда не отличался. Чем жертва сильней страдает, тем для него… хлебом не корми. А тут такой реприманд — шиш с маслом! Ничего не чувствую… никакой боли. Никак ему до меня не добраться!