1612. «Вставайте, люди русские!» - [86]

— Я обет дала Пресвятой Деве Богородице, что если случится чудо… если то, что мне сказал пленный поляк — правда… если Мишенька жив, то я… то я никогда больше желать его не буду! Не стану и думать о нем. Лишь бы знать, что он живет на этом свете!

Неожиданно для себя Штрайзель рассмеялся. Возможно, это было резко, даже жестоко, но он не мог удержаться.

— По… Послушай, это уж слишком… слишком по-женски! Как же можно давать обет, который никогда не сможешь исполнить?! Не думать, не желать! Да ты только о нем и думаешь, только его и желаешь, Василиса Кондратьевна, или я не умею ни стрелять, ни драться, ни ездить верхом.

— Как тебя зовут? — вновь опуская голову, тихо спросила девушка.

— Хельмут Даниэль. Крестили Даниилом. Патриарх Гермоген крестил.

Она вздрогнула:

— Правда? Ты его видел?! Нашего Владыку?

— Да. В последний час его жизни. Послушай, Василиса, ты поступаешь жестоко. Жестоко и неразумно. Михаил любит тебя.

— Почем ты знаешь? Он сказал?

— Сказал. Но не это главное. Говорить можно все, что угодно. Он любит, я знаю. А ты обманываешь его, себя, да еще и Пресвятую Богородицу! И не стыдно?

— Василиса! Эгей, глянь-ко!

Это позвал свою предводительницу старый казак Прохор. Втроем, вместе с двумя дюжими казаками, они подтащили к камню, на котором сидели Хельмут и Васька того самого раззолоченного поляка, что дрался драгоценной саблей. Оказалось, что тот прикинулся мертвым и пытался уползти в кусты, думая, что разбойники заняты лишь золотом и не заметят его исчезновения.

— Говорит, что он — знатный шляхтич, и за него богатый выкуп дадут! — фыркнул Проша, встряхивая пленного за воротник жупана. — А куда ж мы его денем-то, Василисушка? И с кого будем тот выкуп получать? Может, топором по шее короче?

— Я могу быть интересный вашим воеводам! — проговорил шляхтич, с трудом подавляя злобу и старясь не смотреть в лицо Василисе. — У меня есть богатый родня в Польше. И много золота.

— Такого же, как это? Грабленого? — Васька, усмехаясь, рассматривала пленного. — А на что оно нам и нашим воеводам? Как твое имя?

— Разве это имело значения?

Поляк опустил голову еще ниже, но именно в этот момент Хельмут его узнал.

— Ого-го! — от изумления он едва не свалился с камня. — Да знали бы вы все, кого поймали?! Это… Это ведь сам командир московского гарнизона, пан Струсь! А? Ясновельможный пан? Я не ошибаюсь?

Полковник в бешенстве вскинул на немца горящий взгляд, его губы затряслись.

— И как же это ты, пан, сумел удрать от порученного тебе гарнизона, да еще со свитой и с такими тюками русского добра?! — веселился Штрайзель. — Хотелось бы узнать, что за тайную тропу вы знаете? Очень хотелось бы, потому что мне вот сильно нужно попасть в Москву!

Струсь скрипнул зубами:

— А если я вам скажу, вы меня не убьете?

Хельмут пожал плечами:

— Я не командую здесь. Вот эта ясновельможная пани, русская боярышня, предводительствует теми, кто тебя взял в плен. Василиса, хочешь со мной в Москву, на подмогу Михаилу?

Опять ее лицо до самой шеи загорелось румянцем.

— А думаешь, для чего я здесь? Для чего к Москве добираюсь?

— Думаю, что не ради этих золотых сумок. Ну, а раз так, то лучше бы нам узнать, что за потайной ход ведом пану полковнику.

Девушка стремительно натянула свою шапку и откинула косы с груди на спину, приняв самый воинственный вид:

— Говори. Если скажешь правду, не убьем. В подарок привезем князю Пожарскому.

Поляк вновь опустил голову:

— Русское ядро разрушило старый дом в Китай-городе. Открылся подвал, и в нем — проход под стену Мне донесли наши русские лазутчики. Кое где там приходилось разгребать земля. Но пройти было можно. Я думал пойти за помощь, за помощь, к пану Ходкевичу.

— Ну да, ну да! — кивнул Хельмут. — Со всей свитой и на всякий случай с полными сумками краденого золотишка! Ладно, пан полковник. Ты сейчас же нам покажешь этот ваш лаз, и когда мы там пройдем, то заложим петарду и взорвем ход, чтобы никто больше не выбрался из ловушки и не проник туда. И если твои слова подтвердятся, то ты слышал: пани Василиса обещала, что тебя не убьет.

Глава 7. Михаил Федорович

Москву взяли в тот же вечер, 24 августа 1612 года от Рожества Христова. Однако взять польский гарнизон, засевший в каменных палатах, оказалось куда труднее. Поляки еще верили в какое-то чудо: сперва ждали, что вернется гетман Ходкевич, потом надеялись на войско короля Сигизмунда, который и правда, попробовал было вновь вторгнуться в Царство Московское, однако же к Москве не сумел и подступиться.

Четыреста польских обозов, что привез с собою Ходкевич, достались ополченцам, и в гарнизоне начался уже по-настоящему свирепый голод. Тем не менее, ляхи не решались сдаться, сомневаясь в милости победителей, к которым сами никогда не бывали милостивы.

Ни Пожарский ни Минин не хотели губить людей, посылая на штурм последних «лисьих нор», как прозвали ополченцы убежище поляков. Никому не пришло в голову и обстреливать белокаменные палаты из пушек — во-первых, было их жаль, во-вторых, не сей раз ничего не стоило разрушить стоявшие вплотную храмы, и в-третьих — в этом не было уже никакой нужды — все понимали, что дни завоевателей сочтены.