1600 лет под водой - [48]

Я вынул загубник, и воздух устремился под куртку. Но к несчастью, он уходил через миллион микроскопических дырочек в куртке с такой же быстротой, как и поступал туда. Мой «воздухоуловитель» давным-давно отслужил свой срок и, как видно, перестал улавливать воздух раз и навсегда. В то же время баллон заметно опустошался, и вскоре мне уже ничего не оставалось делать, кроме как оставить находку на дне и предпринять еще одну попытку вытащить ее, как только уляжется взъярившаяся грязь. Я осторожно уложил статую, удостоверился, что она возвышается над поверхностью и довольно хорошо заметна на расстоянии, и со слезным вздохом устремился на поверхность.

Все наши собрались на палубе, оживленно обсуждая находку. Скорбным голосом я поведал им о том, что со мной приключилось.

— Ничего страшного, — безмятежно откликнулась Бел, — подожди часок, пока осядет грязь. — И она порхнула к плите приготовить нам чаю. Я тщательно, по компасу засек местоположение статуи по отношению к якорю. В любых других условиях ничего бы не стоило отыскать ее, но совсем иное дело теперь, когда видимость близка к нулю и темнота быстро сгущается. Мне приходилось видеть, и не один раз, как ныряльщики часами шарили по дну, отыскивая крупные, хорошо заметные предметы. Последующий час по унынию, царившему на «Язычнике», здорово напоминал похороны. Становилось поздно, а я и так уже оттягивал погружение, надеясь, что за это время немного поуляжется грязь. Но скоро будет слишком поздно и слишком темно, и тогда прости-прощай наша статуя. Надо поторапливаться.

— Ну что ж, пора! Каждый берет по мешку — одного будет достаточно. Нашедший статую поднимает ее своими силами. Пошли.

Муть как будто немного улеглась: дно довольно хорошо просматривается, если держать нос сантиметрах в двадцати от грязевого слоя. Прошло минут десять, я продрог до костей. Оглядываюсь — слева от меня уже не видно ни Бел, ни Идена. Я обернулся как раз в тот момент, когда они оставили позади себя пышный шлейф воздушных пузырей из мешка. «Они нашли ее!» — согрела меня мысль. Я всплыл на поверхность. Награда за труд лежала уже на палубе, изъеденная моллюсками и другими морскими организмами, с головой, превратившейся в аморфную массу. Да и торс был не в лучшем состоянии. Похоже, что это статуя мужчины, возможно даже атлет в напряженной позе, потому что торс слегка изогнут влево. А вот от рук и ног не осталось ровно ничего.

— Боюсь, он не совсем в хорошем состоянии! — усомнилась Бел.

— Что ж из этого, зато мы нашли статую! — решил Питер. А Ханс не сказал ни слова и начал очищать статую от наростов морской растительности и свалявшихся в войлок мошек. Была ли она украшением затонувшего судна или стояла на набережной древнего города Эпидавра? Как оказалась здесь? Придется кому-то поломать над этим голову. А что уготовано в будущем нашему мистеру Безымянному? Ниша в аккуратном музейном зале или груда обломков, которые видишь столь часто где-нибудь на заднем дворе провинциального музея…

Впрочем, статуя доставила незаурядное удовольствие Питеру и Идену. Это еще вопрос, приходилось ли кому-нибудь из группы подводных исследований Кембриджского университета самостоятельно поднимать на борт находку таких размеров.

На следующий день мы проводили Питера и Идена на паром в Дубровник и снова остались в своем первоначальном числе: Бел, Ханс и я. Впрочем, Ханс уже заказал себе билет на пароход, который отходит из Дубровника через две недели: он пересечет Адриатику и в Бари сядет на неапольский поезд. А мы не торопясь поплетемся в Ибизу, к месту зимней стоянки.

Оставалось и еще одно невыполненное дело — пещера Асклепия. Эксперты, которые должны приехать из Белграда, Сплита и Дубровника для осмотра наших находок, будут здесь не раньше чем через два дня. Так вот он, желанный просвет в работе. На «Язычнике» делать уже нечего: палуба завалена от кормы до носа; все находки, вплоть до последнего черепка, тщательно пронумерованы, сведены в каталоги и покоятся на палубе в аккуратных кучках: ни дать ни взять какой-нибудь лондонский аукцион в день распродажи.

Джонни вызвался помочь и на следующий день встречал меня чуть свет на набережной. Я решил на всякий случай захватить фотоаппарат, хотя и не собирался много фотографировать. В мои планы входило лишь измерить длину и предельную глубину пещеры. Ханс поджидал нас на набережной, чтобы помочь дотащить амуницию до входа в пещеру. И какое же это было внушительное шествие: впереди Ханс с лампой и связками веревки, за ним Джонни с камерой и большим мешком, потом я с аквалангом подводными факелами и, наконец, Бел, наш славный арьергард, с большой соломенной сумкой, куда обычно складывались покупки и где вместо винограда и помидоров лежали теперь ласты, шноркель и кипа свитеров — мой защитный панцирь от объятий леденящей воды.

Пещера была теперь мне известна досконально и не таила больше никаких загадок, во всяком случае, до того места в дальнем конце большого зала на глубине десяти метров, где темнеющий зев в начале прохода возвещал неизведанность. Впереди, возможно, тупик или еще один зал.