1600 лет под водой - [38]

Нашей первой же покупкой была отличная патентованная мышеловка. И начались мои ночные терзания: крыса, как оказалось, ловко извлекала сыр и выскакивала из мышеловки, прежде чем стук железной крышки возвещал о том, что она якобы поймана. Бел продолжала безмятежно посапывать, а я вскакивал с постели как ошпаренный и уныло заправлял мышеловку вновь. Когда первый килограмм дорогого сыра подошел к концу, я почувствовал даже некоторое раздражение: я и сам любил сыр, а тут приходилось скармливать весь наш запас какой-то крысе. Стоило мне подобраться к любимому деликатесу, как Бел обрывала меня:

— Тед! Ты же знаешь, что он нужен для крысы!

— Черт бы побрал эту крысу! — В этих словах была не только личная неприязнь, но и выстраданная решимость. Я поехал к городскому фармацевту: но то ли мой сербский язык был слишком плох, то ли фармацевт оказался одним из активистов общества «Друзья животных», так или иначе, когда я изложил свою просьбу, он посмотрел на меня долгим испуганным взглядом и исчез через другую дверь.

Однажды, когда я повествовал о своих переживаниях в кафе на набережной, ко мне подошел плотный коренастый человечек. Он итальянец из Бриндизи, немного понимает по-английски и слышал, как я сказал, что мне нужен крысиный яд. Он проводит в Цавтате свой медовый месяц и случайно захватил с собой один пакетик. Что это за человек, если, отправляясь в свадебное путешествие, берет с собой крысиный яд? Впрочем, я решил не задавать вопросов. Мы выпили, и он отсыпал в конверт немного желтого порошка. Пообещав сообщить ему о результатах, я поспешил на «Язычник». Нужно было успеть насыпать порошок в крысиную нору. Предполагалось, что через несколько дней крыса ослабеет и умрет. Бел прореагировала весьма типично: «Как, еще и кормить порошком? Неужели нельзя ее просто поймать? В конце концов, у нас маленькая яхта, а не лайнер». Все это верно, но только тот, кто когда-нибудь пробовал отыскать левый носок или любимую запонку на бельевом складе, поймет, чего стоит изловить крысу на яхте в пятнадцать метров длиной.

Три дня подряд я подсыпал порошок у крысиной норы, и три дня она его с аппетитом поедала. Бел почти не разговаривала со мной, ограничиваясь приветливыми замечаниями вроде: «Может, подсадить еще парочку крыс, чтобы ей не было скучно?» или «Не купить ли немного молока, а то твой порошок, наверно, ей уже надоел?» На следующее утро я отправился в ялике на берег отвезти белье в стирку. Когда я вернулся, на «Язычнике», к моему недоумению, царила могильная тишина. По утрам Бел обычно упражнялась на гитаре, и, когда я уезжал, она только начала разучивать какую-то зажигательную испанскую песенку.

— Бел, где ты? — воззвал я. Никакого ответа. «Странно! Странно!» — подумал я и спустился в каюту. Сто крат более странным было зрелище, представившееся моим глазам. Бел сидела на койке, держа в руках гитару, и неотрывно смотрела на какой-то предмет в метре от своих ног. Это была крыса. Бедное отравленное животное наконец выползло на свет божий. Ослепленная, она попыталась пригреться в ногах у Бел, отсюда — беззвучие могилы. Чтобы прекратить мучения обессиленной крысы, я схватил что-то тяжелое и… до сих пор при слове «крыса» Бел вздрагивает и тянется за стаканчиком чего-нибудь подкрепляющего.

Глава XVII Улица

Наступил день заключительного концерта летнего музыкального фестиваля в Дубровнике, и все наши во главе с Хансом решили поразвлечься. Бел и я остались на борту: Лист влечет меня куда меньше, чем мудрая меланхолия Фрэнка Синатры. Да и слишком много работы ожидало нас на «Язычнике»: надо было ответить на письма, проявить фотографии, кое-что подремонтировать. Поэтому, когда удавалось выкроить час-другой, я предпочитал оставаться на судне. Доспехи наши были в весьма плачевном состоянии: два вентиля пропускали воздух из-за расшатавшихся клапанов, дыхательные трубки протекали. Все-таки поразительно, как сильно изнашивается снаряжение всего за один сезон. Основной ущерб наносит, конечно, морская вода, но и палящее солнце есть в чем упрекнуть: если оставить резину неприкрытой, она быстро теряет эластичность. И не раз у меня замирало сердце, когда я совершал пробные погружения с комплектом, только что починенным и залатанным своими собственными руками. К счастью, ни одно из них не оказалось последним.

Назавтра за утренним чаем мы все собрались на палубе и обсуждали вчерашний концерт, когда подплыл местный рыбак Нико, с ним был пассажир, который спросил по-английски:

— Это экспедиция, которая ищет Эпидавр?

Когда ему сказали, что это именно так, он поднялся на борт и представился: Джеф Голоф, инженер из Нигерии. Он писал нам не так давно и запрашивай наше согласие на участие в экспедиции. Ответа на письмо он так и не получил, но сейчас у него отпуск, и так как он все равно настроился провести его в Европе, то решил отыскать нас. И вот он здесь.

Я объяснил, что он приехал немного поздно и что мы вскоре свертываем экспедицию, но будем рады, если он останется с нами до конца сентября.

— Не хотите ли нырнуть прямо сейчас? — предложил Питер, и через несколько минут новобранец, сверкнув ластами на солнце, ушел в глубину. Как правило, проходит несколько дней, прежде чем новичок привыкает к снаряжению. Поначалу все идет из рук вон плохо: маска протекает, вентиль не подает воздуха, глубиномеры не работают, цилиндры заряжены только наполовину, но проходит всего несколькодней — и все эти беды уже кажутся мелочами жизни. Джеф не составил исключения, и через несколько дней я видел, как он резвился под водой с вентилем, который, как он клялся и божился пару дней назад, безбожно протекал.