16 наслаждений - [75]

Они пересекают Тибр по мосту Умберто I, и доктор Постильоне репетирует в уме речь, которую он сочинял с тех пор, как они покинули дом его родителей в Абруцци. Это его даймон, его инстинкт счастья подсказал ему сочинить эту речь.

Я всегда был счастлив, Марго. Я был счастлив ребенком в горах; я был счастлив, присматривая за папиным cartohria и помогая маме по хозяйству; я был счастлив, когда уехал в Рим, и когда влюбился в Изабеллу, и когда впервые надел солдатскую форму. Я был счастлив даже в британском лагере для военнопленных в Северной Африке, где я по-настоящему выучил английский язык, и я был счастлив, когда получил возможность учиться в Лондоне в Кортаулдском институте и когда получил первую картину для реставрации – пейзаж девятнадцатого века кисти Джованни Болдони» не из самых моих любимых, однако… Она сейчас на верхнем этаже в Уффици; никто ее не видит, кроме охраны. Но никогда я не был так счастлив, как сейчас. Только одна вещь может сделать меня более счастливым: если ты согласишься стать моей женой.

Так же как его инстинкт счастья подсказал сочинить эту речь, тот же инстинкт удержал его от того, чтобы произнести ее преждевременно. Он сначала должен привести дело с Аретино к благополучному завершению, и, кроме того, он не был удовлетворен той частью речи, где говорилось о том, что он был привлекателен для женщин без всяких на то усилий с его стороны. Это было правдой, но слишком походило на… Зевса, хвастающего о своих победах в тот самый момент, когда он собирается уложить в постель Геру на мягких склонах горы Ида. Он должен поработать над этим.

Они совершили сиесту и направлялись к дилеру по продаже редких книг, чтобы продать Аретино. Доктор предпочел бы поехать один, но знал, что об этом не могло быть и речи.

– Откуда ты знаешь, что ему можно доверять? – спрашивает она, когда такси поднимается на Лунготевере Кастелло.

– Мы вместе были в Северной Африке, в лагере для военнопленных. Это было до того, как Италия перешла на другую сторону. Задолго о того, как нас уничтожили окончательно. И нас тогда бы тоже уничтожили, если бы британцы не ждали так долго.

– Армейские дружки, – сказала она по-английски.

– Дружки?

– Старые приятели.

Он кивнул.

– Кроме того, он finoccbio.

– Finocchio?

– Гомосексуалист. Он может быть объективным касательно этих рисунком с точки зрения искусства.

– Как ты думаешь, сколько он предложит?

Доктор Постильоне пожимает плечами и продолжает молчать, пока такси замедляет ход и останавливается перед одним из тех высоких офисных зданий, которые стали расти как грибы вдоль западного берега Тибра.

Лифт поднимает их на шестой этаж, но, когда открывается дверь лифта, они оказываются не в коридоре, чего можно ожидать в таком офисном здании, а в маленьком фойе. По левую сторону в красивой витрине выставлена страница из гутенберговской Библии, по правую руку – часослов, открытый на жанровой сцене: крестьяне пьют вино и пекут хлеб. Напротив лифта – тяжелая дверь с маленькой бронзовой табличкой:

SIC VOLMARO MARTELLI ANTIQUARO

ESERCENTE DI LIBRI RARI

SOLTANTO PER APPUNTAMENTO.

Дверь открывает молодой человек с американской стрижкой, очень невысокого роста, и доктор Постильоне проходит вслед за Марго в небольшую библиотеку джентльмена, по стилю скорее английскую, чем итальянскую, хотя панно гризайля[150] было, несомненно, перенесено из какого-то старого палаццо. Сам Вольмаро, крепкий мужчина в льняном жилете, облегающем его как кушак, возвращает книгу на ее место на полке (расположенной немного высоковато для того, чтобы без труда до нее дотянуться), и поворачивается к своим гостям.

– Шампанское, – говорит он молодому человеку.

И обращаясь к доктору Постильоне: – Мы ждали вас Вольмаро тепло приветствует его двойным объятием, левая щека к левой щеке, правая – к правой. Марго, по-видимому, не испытывая желания попасть в его объятия, протягивает руку, которую Вольмаро крепко сжимает – всю ладонь целиком, а не просто пальцы. Он поднимает ее вверх наполовину к своим губам и затем, как будто столкнувшись с сопротивлением, отпускает ее с улыбкой.

– Piacere. Очень приятно.

Доктор не ревнивый человек по натуре и не завидует успеху своего старого знакомого, но он всегда чувствует себя неуютно в этой великолепной комнате, которую – из-за того, что книжные полки размещены в форме серии лучей, причем некоторые разделены на дополнительные лучи, – трудно охватить одним взглядом.

– Я слышал о тебе от твоего двоюродного брата. – Вольмаро жестом предлагает гостям сесть, что они и делают. Он сам тоже садится. – Тебя Высший суд Римско-католической церкви сотрет в порошок, в мелкий порошок. – У него блестят глаза. – Ты будешь платить, платить и платить. – Поверь мне, это не стоит того. Лучше жить в… грехе, простите за такое выражение.

– Нет, если ты хочешь детей, – отвечает доктор.

– В твои-то годы? – Вольмаро смеется. – Я также читал о тебе в газетах, – продолжает он, меняя тему разговора. – Ты прямо герой. Сначала коридр Вазари, теперь фрески Лодовичи. Я надеюсь, soprintendente научился пенить тебя по достоинству.

Доктор Постильоне, довольный тем, что о его поступках заговорили в присутствии Марго, поднимает в воздух два пальца в подтверждение того, что он и