153 самоубийцы - [46]

– Прошу, – буркнул я не очень приветливо.

Я предпочитаю сам выбирать себе знакомых. Особенно случайных. И тем более в Америке.

Незнакомец уперся локтями в бумажную скатерть с тиснеными голубыми розочками и стал развивать свою мысль:

– Я бы и сам на вашем месте удивился. Но мне кажется, что вы меня скорее поймете, если вы когда-нибудь тонули.

Непохоже было, что он надо мною смеется. Я начал склоняться к мысли, что передо мною сумасшедший.

Незнакомец провел руками по своей лысине, как если бы он только что вышел из воды:

– Вы, вероятно, помните, если вы когда-нибудь тонули, мгновения ослепительно яркой работы мозга, необыкновенную, я бы сказал, стереоскопическую четкость мысли, которая дает тонущему бесполезную возможность пройтись по всей его жизни за последние, считанные ее минуты?..

Это были вполне разумные слова. Нечто подобное мне действительно привелось испытать в моей далекой студенческой юности. Я утвердительно кивнул.

Незнакомец оживился:

– Не правда ли, это – неповторимое чувство? Если бы человек постоянно обладал такой ясностью и интенсивностью мысли, он был бы гениален… Но сгорел бы в несколько лет… За последние полтора года мне приходилось не раз сталкиваться с крупнейшими психиатрами, и все они соглашались со мною, что человеческий мозг не в состоянии бол её или менее продолжительное время выдерживать такое поистине нечеловеческое напряжение… Вы, кажется, хотели мне возразить?

Я отрицательно качнул головой. Мне нечего было возразить. Я никогда не задумывался над подобными вопросами, но то, что высказывал мой собеседник, было вполне разумно.

Незнакомец усмехнулся:

– На этом этапе рассуждений все со мною соглашались. Зато, когда я начинал мечтать о препарате, который вызывал бы такой мозговой эффект без угрозы непоправимой физиологической травмы… М-да-а-а… Но, странное дело, чем больше смеялись над моей мечтой, тем насущней и осуществимей она мне представлялась.

Незнакомец задумался, помолчал, энергично потирая лысину (по-видимому, это был у него привычный жест), и доверчиво поднял на меня свои чуть выцветшие и очень серьезные глаза:

– Впервые эта идея пришла мне в голову, еще когда я был студентом последнего курса. Но прошло почти четверть века, прежде чем я занялся ею вплотную. Это случилось на другой день после того, как пришло сообщение о гибели моего старшего мальчика, Сэма. Он был сержантом морской пехоты. Соединенные Штаты нуждались в его помощи, чтобы навести порядок во Вьетнаме. Он погиб в ночном бою на каком-то дьявольском болоте милях в пятидесяти от Сайгона. И тогда я понял, что мне больше нельзя откладывать… Вы себе представить не можете, какая это была адова работа!.. Нет, пожалуй, подробности тут ни к чему… Важно, что это была очень трудная задача и что девять дней тому назад я ее, наконец, разрешил…

Он извлек из кармана хрустальный флакончик, на три четверти наполненный розоватой жидкостью, в которой весело играли пузырьки газа.

– Вот, – произнес он почти равнодушно. – Видите?

Крошечная наклеечка белела на розовевшем хрустале:

«ПОЛИАНАЛИЗАТОР БРЮСА Д. ИРВИНГА».

Так я узнал имя и фамилию своего странного собеседника.

– Я бы назвал его позаковыристей, позаманчивей, если бы собирался делать на нем состояние, – продолжал Ирвинг. – Но два моих предыдущих изобретения дали мне некоторый постоянный доход, и, вы, конечно, можете мне не поверить, но меньше всего я, работая над своим Полианализатором, думал о деньгах. Мне важно было прежде всего точное соответствие названия препарата и его назначения. И солидность. Солидность во что бы то ни стало. Потому что от нее зависела, быть может, не только жизнь моего младшего сына, но и судьбы всего человечества. Мое изобретение слишком величественно, чтобы пускать его в банальную розницу наряду со средствами против потливости ног или для ращения волос.

Тут он снова бросил на меня быстрый испытующий взгляд, как бы проверяя, какое впечатление произвели на меня его слова, и остался доволен: я слушал его достаточно внимательно.

– Нет недостатка в людях, которые считали бы наш мир несовершенным, – продолжал он. – Некоторые усматривают корень этого несовершенства в забвении христианского учения, другие – в неправильном распределении материальных благ, третьи – в коротких дамских юбках. Между тем мир, в первую очередь, страдает сейчас от недостатка логики. По крайней мере, я так полагаю, и никто еще меня пока что не переубедил. Нам с детства вдалбливали в голову, что логика – спутник прогресса. Почему же жизнь в моей стране так дьявольски лишена логики? Не потому ли, что те, кто повелевает судьбами Соединенных Штатов, обретут подлинную ясность мысли только тогда, когда они, а вместе с ними и вся Америка, будут тонуть, когда ничего уже нельзя будет предпринять? Я всегда в таких случаях вспоминаю Гардинга. Был у нас такой президент – Уоррен Гардинг. Он провонял на всю Америку нефтью, взятками, подлогами и покончил свою жизнь самоубийством на третьем году своего президентства. А если бы он…

– Простите, – перебил я Ирвинга, – мне не хотелось бы пускаться в обсуждение внутренних дел вашей страны.