153 самоубийцы - [42]

– Что-то около девятнадцати тысяч, – ответил Друд и снова улыбнулся.

И мистер Стротт подсчитал, что если положить по тридцати безработных в день, то это обеспечит не более и не менее, как шестьсот с лишним коллективных чаепитий в «Парадизе», и что за это время он свободно может двадцать раз вылететь в трубу.

Тогда он вздохнул и промолвил необыкновенно приветливым голосом:

– Знаете, что, Друд? Становитесь на работу. Мне уже надоело торговать чаем.

О том, как важно не захворать

Достопочтенный Урия Дрэйк, на совести которого издание пяти детских и двух женских журналов, а также почетное попечительство в четырнадцати колледжах и двух университетах, обронил как-то на ежегодном конгрессе любителей тараканьих бегов и евангелического прогресса фразу, которая не могла не создать ему славу также и беззаветного ревнителя отечественных изящных искусств. Он сказал: «Истинный американский критик – это здоровый критик. А если он вдруг захворал какой-нибудь модной болезнью, то нам – стопроцентным американцам – он может пригодиться лишь для вываливания в дегте».

Некоторые склонны полагать, что под «модной болезнью» мистер Дрэйк будто бы подразумевал радикализм и симпатии к демократическим писателям. Но у нас нет причин толковать эти слова столь ограничительно. Согласимся, что и грипп, увы, далеко еще не вышел из моды.

Целью настоящего повествования как раз и является показать, как опасно американскому критику, пользующемуся любовью и симпатиями мистера Дрэйка, не вовремя захворать самым заурядным гриппом.

Итак, вот волнующая, в высшей степени поучительная история возвышения и падения Мартина Пуста. Одновременно это будет рассказом о том, как важно быть всегда здоровым, а особенно перед началом сезона, если ты подлинно американский критик.

Мартин Пуст был уже совсем не молод, когда на его тусклом небосклоне вдруг забрезжила первая зарница упоительного золотого цвета. Около тридцати лет он барахтался в нескольких тощих эстетских журнальчиках вокруг слов «красота», «чистое искусство», «истинная поэзия», «эстетика избранных», тоскливо сознавая свое убожество и полное бессилие написать что-либо такое, что дало бы ему много читателей и долларов. Его статьи походили на тощий изюм, запеченный в глину. Они вызывали недоуменные вопросы-.

– Чему же вы служите, мистер Пуст? Что вам нравится?

– Мне нравится Красота! – пыжился он. – Я служу Красоте, Вот чему. Мне нравятся мрамор и холсты мастеров, но не тех, у которых все вульгарно ясно и понятно, а тех, чьи статуи и холсты заставляют тонко чувствующую душу стонать от неизбывного томления перед Великой Тайной Замысла и Воплощения.

– А люди?

– А, что мне до людей!

Ему действительно было не до людей. Ему так хотелось разбогатеть, что иногда и самому казалось, что он ненавидит богатых.

И вот как-то некий приятель затащил его в модный мюзик-холл. Шла репетиция обозрения «Семьдесят семь голых невест Вилли Гопкинса, или Бомба в Майами». Они сели поближе к выходу.

Хозяин постановки волновался. Он вложил в нее свыше ста тысяч долларов, собирался заработать на ней не меньше, но не был уверен, что это ему удастся. Он присел позади Пуста, потому что в темноте принял его за агента своего конкурента.

Пуст был полон яда. По ходу действия он то и дело презрительно хмыкал, наконец не выдержал и заметил своему приятелю:

– Пошло, но недостаточно. Для полной пошлости они должны были бы еще…

И он, давясь злобой дурно зарабатывающего эстета, стал развивать свои соображения о том, что следовало бы, по его мнению, дополнительно внести в постановку, чтобы она стала пошлой на все сто процентов.

Хозяин постановки навострил уши, минут десять слушал саркастические разглагольствования Пуста, потом не выдержал, всхлипнул, схватил его за руку и восторженно прошептал:

– Сэр! Я не имею чести быть знакомым с вами, но ваши замечания, которые я имел счастье чисто случайно подслушать, показывают, что вы мне ниспосланы самим провидением. Вы и только вы, сэр, можете помочь мне сделать из этого представления подлинное, действительно доходное произведение искусства!.. Уже одно то, что вы только что предложили, заставит спектакль блистать неподражаемым юмором!.. Вам нетрудно будет в антракте последовать в мой кабинет?

Презрительно пожав плечами, Пуст согласился. Из кабинета хозяина он вышел с приятно оттопыривающимся бумажником.

Пошлости, предложенные Пустом, дошли до зрителя. Премьера имела бешеный успех. Месяцем позже при консультации Пуста с не меньшим успехом прошла в соседнем мюзик-холле премьера обозрения «Молодчага Джонни и муж на балконе». А спустя полгода ни одна постановка в мало-мальски солидном предприятии этого жанра не обходилась без просвещенной помощи «Знаменитого Критика, Тончайшего Эстета Штатов» Мартина Пуста.

Теперь за его портретами и интервью гонялись репортеры самых распространенных газет и журналов, к его мнению стали прислушиваться в Голливуде. Кто не помнит знаменитого фильма «Аризонский кегельбан из черепов»? Раньше он назывался «О чем кряхтели саксофоны». Помните, там восьмидесятичетырехлетняя старушонка уничтожает все свое потомство? И как уничтожает! Она пропускает своих сыновей, дочерей, внуков и внучек и пол дюжины правнуков через мясорубку, напевая при этом рекламную песенку «Лучше нету мясорубок, чем системы Бивербрук!». Только происками агентов международного коммунизма можно объяснить тот возмутительный факт, что «Кегельбан» не был удостоен премии на Каннском кинофестивале. Так вот, вся история с самоубийством этой осатаневшей старушонки, которую начинает потом мучить совесть (она бросилась в ротационную машину, на которой печатается «Нью-Йорк тайме»), была подсказана не кем иным, как Мартином Пустом!