153 самоубийцы - [40]

– Что-то около девятнадцати тысяч человек, – ответил Друд без особенного удовольствия.

– Ну вот, ведите, дружище! – говорит тут сладчайшим голосом Стротт. – А вы собираетесь бастовать. И это, не имея за душой ровным счетом ничего, кроме фрачной пары.

Но Друд сказал, что уступить – значит согласиться на полуголодное существование, и ушел. И вместе с ним ушли и остальные двадцать девять официантов, и ресторан пришлось закрыть, хотя не было еще и двенадцати часов ночи, потому что некому стало обслуживать его тридцать столиков. Это был весьма респектабельный кабак, и каждый столик для удобства клиентов обслуживался особым официантом. Вызывать молодцов из «Технической помощи» было уже поздно. Пришлось извиниться перед клиентами и закрыть ресторан.

Отсюда и начинается история знаменитых чаепитий в «Парадизе», и это будет одновременно историей о том, как Иов Стротт получил на всю жизнь нервный тик, в чем вы можете сами удостовериться, если заведете с ним хоть на две минутки разговор о забастовках. Правда, врачи говорят Стротту, что они его вылечат, но какой врач будет говорить невыгодную ему правду богатому пациенту!

В одном нельзя отказать штрейкбрехерам из «Технической помощи» – они были на редкость аккуратны. Ровно к трем часам, к открытию «Парадиза», тридцать малопочтенных молодцов в безукоризненных фрачных парах стояли у буфетной стойки в ожидании посетителей. В три часа открылся ресторан, а в пять минут четвертого все тридцать столиков уже были заняты. Тридцать чисто выбритых джентльменов во фраках расселись за тридцатью столиками со своими тридцатью ламами в белых вечерних платьях.

К десяти минутам четвертого к ресторану подкатил сам мистер Стротт. Он никогда так рано не приезжал, но сегодня ему как-то не сиделось дома. Он осведомился у швейцара (так ему не терпелось);

– Ну, как дела, Айк?

– Полным-полно, – ответил швейцар. – Все тридцать столиков как один.

Стротт быстро проследовал в зал. Ему показалось невероятным, чтобы за десять минут ресторан мог наполниться клиентами, но он удостоверился, что швейцар нисколько не преувеличивал. Все столики были заняты. Тридцать джентльменов и тридцать леди с мелодичным звоном помешивали сахар в шестидесяти стаканах чая.

Будь мистер Стротт хоть несколько менее возбужден, он сообразил бы надеть очки. Тогда он обнаружил бы кое-что интересное и не столь уж утешительное. Но панорама зала, открывшаяся его невооруженному близорукому взгляду, доставила ему самое высокое удовлетворение.

Он проследовал к себе в кабинет и некоторое время предавался приятным размышлениям. Он попытался представить себе, каково сейчас Друду и его двадцати девяти коллегам, и остался при весьма утешительном выводе, что им сейчас плохо, очень даже плохо. Ему было интересно, на какой день они придут с повинной, а в том, что они обязательно придут с повинной, он сейчас уже нисколько не сомневался.

И вдруг в кабинет вваливается метрдотель О’Флаган – довольно подлая личность и отчаянный холуй.

– Хозяин, – говорит О’Флаган, – мне сдается, что вы не раскусили, что происходит! Вы видите, что делается в зале?

И он повел Иова Стротта вниз, к столикам, и Иов Стротт увидел, что все тридцать столиков заняты его бастующими официантами и их дамами. А за первым столиком, тем, который у круглого углового окна, сидел сам Ральф Друд со своей супругой и важно читал газету. Перед ними стояли чуть пригубленные стаканы уже порядком остывшего чая. И за всеми остальными столиками тоже сидели за нетронутыми стаканами остывшего чая и тоже читали газеты. А их дамы перелистывали журналы…

И так продолжалось до четырех часов ночи, когда пришло время закрывать ресторан. За это время много раз, ровно столько, сколько полагалось по контракту, играл оркестр, и каждый раз официанты приглашали своих дам танцевать. А потанцевав, они снова садились за столики, еле прихлебывали из своих стаканов и снова принимались за газеты и журналы.

Приходили завсегдатаи «Парадиза» и уходили ни с чем: свободных столиков не было.

Стротт, конечно, осатанел от злобы. Он хотел звонить в полицию, чтобы ему очистили ресторан от забастовщиков, но О’Флаган сказал, что из этого дела ничего не выйдет, потому что все они ведут себя вполне прилично, а любой клиент имеет право заказывать, что его душе угодно, и пить стакан чая столько времени, сколько ему заблагорассудится. И вообще, если придет полиция, то получится драка, скандал, черт знает что. В этом не было бы ничего страшного для какой-нибудь фабрики или шахты, но в респектабельном ресторане мордобой и кровопролитие!.. Нет, на его – О’Флагана – взгляд, это не выход. Другое дело, если бы забастовщики выставили пикеты. Пикетчиков можно разогнать, избить, арестовать, все что угодно, потому что это происходило бы на улице. Но официанты как нарочно не выставили пикетов.

– Ладно! – крикнул тогда Стротт забастовщикам. – Сегодня вы меня перехитрили. Завтра я буду умней. Завтра никого из вас не пустят и на порог «Парадиза»! Слышите, вы, Друд и компания?..

На другой день, как вы уже сами понимаете, Стротт прибыл задолго до трех часов. Ровно в три открыли ресторан, и ровно в пять минут четвертого все тридцать столиков были заняты тридцатью джентльменами в безукоризненных черных фрачных парах и тридцатью дамами в белых платьях бального типа. Тридцать молодцов из «Технической помощи» подбежали к ним, чтобы принять заказ, и вскоре шестьдесят ложечек нежно звенели, размешивая сахар в шестидесяти стаканах.