150 000 000 - [9]

не боясь на колокольни напороть туши,

просто —

                 как мы с вами —

шагали киты сушей.

Красное все,

                       и все, что бе́ло,

билось друг с другом,

                                       билось и пело.

Танцевал Вильсон

                                 во дворце кэк-уок,

заворачивал задом и передом,

да не доделала нога экивок,

в двери смотрит Вильсон,

                                              а в две́ри там —

непоколебимые,

                             походкой зловещею,

человек за человеком,

                                        вещь за вещью

вваливаются в дверь в эту:

«Господа Вильсоны,

                                     пожалте к ответу!»

И вот,

           притворявшиеся добрыми,

колье

          на Вильсоних

                                  бросились кобрами.

Выбирая,

                 которая помягче и почище,

по гостиным

                      за миллиардершами

                                        гонялись грузовичищи.

Не убежать!

                      Сороконогая

                                             мебель раскинула лов.

Топтала людей гардеробами,

                                     протыкала ножками столов.

Через Рокфеллеров,

                                     валяющихся ничком,

с горлами,

                сжимаемыми собственным воротничком,

растоптав,

                  как тараканов,

вывалилась,

                      в Чикаго канув.

По улицам

                  в саже́ни

дома не видно от дыма сражений.

Как в кинематографе

                                      бывает —

вдруг

          крупно —

                            видят:

                                       сквозь хао́с

ползущую спекуляцию добивает,

                          встав на задние лапы,

                                                                Совнархоз.

Но Вильсон не сдается,

                                          засел во дворце,

нажимает золотые пружины,

и выстраивается цепь —

нечеловеческие дружины.

Страшней, чем танки,

                                      чем войск роты,

безбрюхий встал,

                               пошел сторотый,

мильонозубый

                           ринулся голод.

Город грызнет — орехом расколот.

Сгреб деревню — хрустнула косточкой.

А людей,

               а людей и зверей —

                   просто в рот заправляет горсточкой.

Впереди его,

                       вывострив ухо,

путь расчищая, лезет разруха.

Дышит завод.

                        Разруха слышит.

Слышит разруха — фабрика дышит.

Грохнет по фабрике —

                                          фабрика свалена.

Сдавит завод —

                             завод развалина.

Рельс обломком крушит как палицей.

Все разрушается,

                               гибнет,

                                           валится.

Готовься!

                  К атаке!

                                Трудись!

                                                 Потей!

Горло голода,

                        разрухи глотку

                                                  затянем

                      петлей железнодорожных путей!

И когда пресекаться дух стран

стал,

         голодом сперт,

тогда,

           раскачивая поездов таран,

двинулся вперед транспорт.

Ветрилась паровозов борода седая,

бьются,

              голод сдал,

и по нем,

                остатки съедая,

груженные хлебом прошли поезда.

Искорежился,—

                             и во гневе

                                               Вудро,

приказав:

                 «сразите сразу»,

новых воинов высылает рой —

смертоноснейшую заразу.

Идут закованные в грязевые брони

спирохет на спирохете,

                                         вибрион на вибрионе.

Ядом бактерий,

                            лапами вшей

кровь поганят,

                          ползут за шей.

Болезни явились

                              небывалого фасона:

вдруг

          человек

                         становится сонный,

высыпает рябо́,

распухает

                 и лопается грибом.

Двинулись,

                    предводимые некою

радугоглазой аптекою,

бутыли карболочные выдвинув в бойницы,

лазареты,

                  лечебницы,

                                       больницы.

Вши отступили,

                         сгрудились скопом.

Вшей

          в упор

                     расстреливали микроскопом.

Молотит и молотит дезинфекции цеп.

Враги легли,

                      ножки задрав.

А поверху,

                  размахивая флаг-рецепт,

прошел победителем мировой Наркомздрав.

Вырывается у Вильсона стон, —

и в болезнях побит и в еде,

и последнее войско высылает он —

ядовитое войско идей.

Демократизмы,

                            гуманизмы —

идут и идут

                    за измами измы.

Не успеешь разобраться,

                                             чего тебе нужно,

а уже

          философией

                                 голова заталмужена.

Засасывали романсов тиной.

Пением завораживали.

                                        Завлекали картиной.

Пустые головы

                           книжками

                                             для веса

нагрузив,

                пошел за профессором профессор.

Их

     молодая встретила орава,

и дулам браунингов в провал