150 000 000 - [10]

рухнуло римское право

и какие-то еще права.

Простонародью очки втирая,

адом пугая,

                     прельщая раем,

и лысые, как колено,

                                  и мохнатые, как звери,

с евангелиями вер,

                                  с заговорами суеверий,

рясами вздыбив пыль,

армией двинулись чернобелые попы.

Под градом декретов

                                      от красной лавины

рассыпались

                       попы,

                                 муллы,

                                              раввины.

А ну, чудотворцы,

                                со смертных одр

встаньте-ка!

                      На месте кровавого спора

опора веры валяется —

                                           Пётр

с проломанной головой собственного собора.

Тогда

           поэты взлетели на́ небо,

чтоб сверху стрелять, как с аэроплана бы.

Их

     на приманку академического пайка

заманивали,

                      ждали, не спустятся пока.

Поэты бросались, камнем пав, —

в работу их,

                     перья рифм ощипав!

В «Полное собрание сочинений»,

                                                            как в норки,

классики забились.

                                  Но жалости нет!

Напрасно

                 их

                      наседкой

                                       Горький

прикрыл,

                 распустив изношенный авторитет.

Фермами ног отмахивая мили,

кранами рук расчищая пути,

футуристы

                   прошлое разгромили,

пустив по ветру культуришки конфетти.

Стенкой в стенку,

                               валяясь в пы́ли,

билась с адмиралтейством

                                                Лувра труха,

пока

        у адмиралтейства

                                        на штыке-шпиле

не повисли Лувра картинные потроха.

Последняя схватка.

                                  Сам Вильсон.

И в ужасе видят вильсоицы —

испепелен он,

задом придавить пытавшийся солнце.

Кто вспомнит безвестных главковерхов имя,

победы громоздивших одна на одну?!

Загрохотав в международной Цусиме,

эскадра старья пошла ко дну.

Фабриками попирая прошедшего труп,

будущее загорланило триллионом труб:

«Авелем называйте нас

                                          или Каином,

разница какая нам!

Будущее наступило!

                                   Будущее победитель!

Эй, века,

                на поклон идите!»

Горизонт перед солнцем расступился злюч.

И только что

                       мира пол заклавший,

Каин гением взялся за луч,

как музыкант берется за клавиши.

История,

                 в этой главе

                                         как на ладони бег твой.

Голодая и ноя,

города расступаются,

                                           и над пылью проспектовой

солнцем встает бытие иное.

Год с нескончаемыми нулями.

                                      Праздник, в святцах

                                                    не имеющий чина.

Выфлажено все.

                             И люди

                                          и строения.

Может быть,

         Октябрьской революции сотая годовщина,

может быть,

                      просто

                                  изумительнейшее настроение.

Разгоняя дирижабли небесам под уклон,

поездами,

                  на палубах бесчисленных эскадр,

извилинами пеших колонн

за кадром выстраивают человечий кадр.

Большеголовые,

                              в красном сиянье,

с Марса слетевшие, встали марсияне.

Взыграет аэро,

                           и снова нет.

И снова птицей солнце засло́нится.

И снова

              с отдаленнейших слетаются планет,

винтами развеерясь из-за солнца.

Пустыни смыты у мира с хари,

деревья за стволом расфеерили ствол.

На площади зелени —

                                       на бывшей Сахаре —

сегодня

              ежегоднее торжество.

День за днем спускались дни,

и снова густела тьма ночная.

Прежде чем выстроиться сумев,

                                                          они

грянули:

               — Начинаем!

«Голоса людские,

                               зверьи голоса,

                                                         рев рек

ввысь славословием вьем.

Пойте все и все слушайте

                                мира торжественный реквием.

Вам, давнишние,

                            года проголодавшие,

о рае сегодняшнем раструбливая весть

вам,

       милльонолетию давшие

петь,

         пить,

                  есть.

Вам, женщины,

                           рожденные под горностаевые

мантии,

             тело в лохмотья рядя,

падавшие замертво,

                                   за хлебом простаивая

в неисчислимых очередях.

Вам,

        легионы жидкокостых детей,

толпы искривленной голодом молодежи,

те, кто дожи́ли до чего-то,

                                              и те,

кто ни до чего не до́жил.

Вам,

        звери,

                    ребрами сквозя,

забывшие о съеденном людьми овсе,

работавшие, кого-то и что-то возя,

пока исхлестанные не падали совсем.

Вам,

        расстрелянные на баррикадах духа,

чтоб дни сегодняшние были пропеты,

будущее ловившие в ненасытное ухо,

маляры,

               певцы,

                            поэты.

Вам, которые

                         сквозь дым и чад,