12 «повестей» Марии Французской - [3]

* * *

В то время правил Хёль,

удачливый король.

При нем – один сеньор.

О нем скажу, позволь.

Прекрасный кавалер звался Оридиал —

Семейный человек, придворных идеал.

С супругою своей он проводил часы —

И дал им Бог детей невиданной красы.

На то и есть Бретань, там имя – как удар.

Девчушку звать Ноган, а мальчика Гижмар.

Уж как их любит мать и ласковый отец —

Но время вылетать из гнездышка, птенец!

И юноша идет на службу к королю.

Все юноше идет – как я это люблю! —

Доспехи, стремена, и скачки, и бои…

Вот были времена любимые мои!

И юноша не ждет,

что грянет волшебство —

Во Фландрию идет, там яростней всего

В огне далеких стран сражался кавалер…

Но был один изъян: на женщин, например,

Он вовсе не глядел, неясно почему,

И ни одна из них не нравилась ему.

Нет, более того: он избегал любви,

Как будто бы и так носил ее в крови.

Уже чуть-чуть смешон

для преданных друзей,

Невинен, отрешен живет наш ротозей.

Но вот пришел домой.

Сестра, отец и мать —

Его наперебой ласкать и обнимать.

Со всеми ровно мил, без радостей иных,

Он целый месяц жил в семье,

среди родных.

* * *

Так можно и пропасть

без видимых причин.

Но есть иная страсть

для подлинных мужчин —

Охота! Наконец, созвали егерей,

И мчится наш юнец

в лесную глушь скорей.

И нож при нем, и лук, и полчище собак.

И что ж он видит вдруг,

плечом раздвинув мрак?

Там на опушке лань стоит, белым-бела.

И олененок с ней. И отступила мгла…

И царственнее всех,

так нежно хороши —

Что снимут тяжкий грех

с измученной души.

Наш воин, наш герой,

наш храбрый юный друг!

Достань скорее свой видавший виды лук.

Да не зови друзей,

и перестань дрожать.

А белой лани —

ей стрелы не избежать.

Спасенья зверю нет. Стрела летит хитро.

Но странный был дуплет —

Гижмар пронзен в бедро.

Он сам пустил стрелу, и кровоточит он.

И к своему седлу

почти что пригвожден!

Он падает в траву…

Пред ним олень лежит,

Во сне иль наяву лепечет и дрожит:

Ты, рыцарь молодой, меня не пощадил.

Я, рыцарь молодой, тебя не пощажу!

Ты думаешь, что ты легонько ранен был?

А я судьбу твою сейчас перескажу.

Ни дикая трава, ни тайный корешок

Не вылечат тебя, кровавый мой дружок.

Заклятья и стихи, врачи наперечет —

Дела твои плохи, и боль не истечет,

Покуда не найдется женщина одна,

Что за тобой пойдет до самого до дна,

До сердцевины сна, до пламени в аду.

Отыщешь – будешь жив.

Гижмар сказал: найду.

Оставь меня теперь! —

мгновение спустя

Шепнул несчастный зверь,

и пало с ним дитя.

* * *

Гижмар с тех самых пор

не может кровь унять

И странный приговор старается понять:

Куда ему идти, в каком таком краю

Искать и обрести кудесницу свою?

И отсылает он, всего в слезах, слугу:

Иди, любезный друг. Я больше не могу.

Я бодрствую во сне – такая точит боль,

Как будто в рану мне

все время сыплют соль.

Скачи к моим родным —

им сердце не солжет,

Но объясни ты им,

что рана смертно жжет…

Слуга собрал добро, поплакал и исчез.

Перевязав бедро, Гижмар уходит в лес.

* * *

Хромая, будто зверь, он вышел по ручью

На бережок теперь – и увидал ладью.

Он смотрит все смелей: кораблик на воде.

Таких-то кораблей он не видал нигде.

Стоит себе один, и не видать других —

Как будто из глубин

он вынырнул морских.

Эбеновая снасть, из шелка паруса —

Готов отплыть, пропасть,

взлететь под небеса.

Наш раненый герой немало удивлен:

За этою горой морей не помнит он!

Не знал, что корабли заходят в этот порт.

И вот уже с земли ступает он на борт.

Чеканка и резьба, и жемчуга гряда…

Ну что ж, сама судьба вела его сюда.

Упасть себе позволь,

чтобы очнуться вновь!

Он забывает боль, он вытирает кровь.

Толкнут тебя тычком —

в александрийский шелк

Ты упадешь ничком,

чтоб не завыть, как волк.

…Кораблик побежал по морю, по волне.

Там наш Гижмар лежал, так думается мне.

Не виден капитан, не слышен экипаж,

А вот корабль летит как призрак,

как мираж.

* * *

Меняется все, захотелось и мне

изменить свой стих.

Кораблик причалил,

как будто бы ветер

внезапно стих.

Страной этой правил давно,

с незапамятных пор

Супруг молодой госпожи,

пожилой сеньор.

Пожалуй, нет горя смешнее,

чем ревность мужей-стариков.

Что-то вроде потери зубов,

или даже нежнее,

это их прорезывание рогов…

Себя не желая признать уродом,

Карауля ночи и дни,

Он выстроил башню

с единственным входом,

Чтоб жена оттуда ни-ни.

Лишь море гладило мраморный

Башенный бок.

Хотя ведь и с моря,

если действовать грамотно,

Кто-то подплыть бы мог.

А в башне – унылой, серой,

Часовню устроил муж.

И ценною росписью – сцены с Венерой —

Украсил ее к тому ж…

Вот старый Овидий —

он нам нужен самим,

Мы любим читать на сон.

А наша пленница им топит камин —

Извини, дружище Назон.

Так вот, нашей даме,

заложнице,

избраннице на века —

Была поблажка положена:

служанка, племянница старика.

Они подружились и жили как сестры,

Как птички в своем раю.

Хотя этот рай и стоял

У пропасти на краю.

Лишь старый священник,

единственный, худенький и седой,

Имел свой ключик

к таинственной двери над самой водой.

Он был им вернее друга,

капеллан им был и слуга.

Такого слуги услуга особенно дорога.

* * *

Но час приближался,

и тем он запомнится

вам сейчас,

Что в полдень проснулся демон,

испытывающий нас.

Юные дамы посмеют

выйти проветриться в сад —

Но не думаю, что сумеют

легко вернуться назад.

Что видят они?

Вот странно:

корабль, пестры паруса.

Кораблик без капитана,