1000000 евро, или Тысяча вторая ночь 2003 года - [17]

С начала жизни я заработал и потратил тысячи евро. Зачем?

Деньги приходят и уходят. И уходят, и уходят, и уходят... Сходить некуда. Вечера я провожу у телевизора. Иностранные туристы платят бешеные бабки, чтобы попасть в район, в котором я живу всю жизнь. А мне это не стоит почти ничего, но я все равно никогда не хожу гулять по своему чудному району.

Я повернулся к жене: — Почему мы никогда не гуляем?

— Ты хочешь пойти погулять?

— А ты — нет?

— Прямо сейчас?

— Почему? Давай завтра. Сходим в кафе.

— Знаешь, сколько стоит сходить в нашем районе в кафе?

— Знаю. Но ведь деньги пока что есть.

— А поехать в Финляндию? Думаешь ли ты копить деньги на поездку?

У жены приближался отпуск. Она готовилась к поездке в Финляндию всерьез. Купила разговорник. Влезла в Интернет, пользоваться которым почти не умеет, и почитала о хельсинкских достопримечательностях. Тридцать раз спросила, когда я думаю зарабатывать деньги на поездку.

Мы полежали молча. Потом я отдал дистанционное управление телевизором жене, повернулся на живот и заснул.

В ту ночь мне не приснилось ни единого сна.

Глава 7. THE LOVE

Она работала в петербургском метро. Продавала жетоны для прохода через турникет. А он работал кондуктором в троллейбусе. Он был глухонемым, а у нее не было правой ноги. И любви сильнее, чем их, не знал мир.

€ € €

По утрам он на метро ездил в свой троллейбусный парк. Он просыпался рано, когда на улице было еще темно. Пил чай с бутербродами и подолгу смотрел в черные окна.

Его мир всегда был тих и спокоен. Допив чай, он ставил чашку в раковину и никогда не слышал, как брякала оставленная в ней ложечка.

Он шел в прихожую, садился на корточки и завязывал шнурки. Потом распрямлялся и всовывал руки в рукава куртки. На улице он закуривал первую утреннюю сигарету. До метро шел пешком.

Даже очень рано с утра перед окошком касс метрополитена стояла очередь. Он вставал последним, маленькими шажками двигался вперед, ждал, пока окажется перед низко прорубленным в стене зарешеченным окошком, и вынимал из кармана купюрку.

Отдавая деньги кассирше, которую он никогда не видел, он растопыривал пальцы, показывал, что ему нужно именно два жетона. Один — чтобы поехать на работу. Второй — чтобы вернуться домой.

Он никогда не говорил словами «два», хотя и мог. Ему не нравилось, когда люди обращали внимание на его речь: гортанные звуки, вылетавшие из горла глухонемого.

Она ждала этого момента. Просыпалась от того, что чувствовала, как в улыбке расползаются губы. Сегодня в ее бойнице опять появится купюра и два длинных красивых пальца, растопыренных в знаке Victory.

Продавать жетоны для прохода через турникет — собачья работа. Наверное, когда-нибудь ее поручат автоматам, но пока не поручили. На протяжении рабочего дня

ты двигаешь всего одной рукой: взять деньги, отдать жетоны и сдачу, взять деньги, отдать жетоны и сдачу, взять деньги, отдать жетоны и сдачу...

Остальное тело свободно. Можешь болтать ногами, строить рожи и ковырять в носу сразу всеми пальцами незанятой руки. Это-то и утомляло метрополитеновских кассирш. Куда девать столько свободы, они понять не могли и, проработав пару месяцев, сбегали к работодателям, придумавшим занятие для остальных органов тоже.

Ей бежать было некуда. Болтать ногами на рабочем месте ей не хотелось, потому что нога у нее была всего одна. Ее устраивала эта работа.

Ее жизнь проходила в тесной комнате, верхом на стуле с облезлым тряпочным сиденьем, лицом к зарешеченному окошку. Недавно она огляделась на улице и увидела, что в мире, оказывается, осень, деревья уже пожелтели, и сквозь листву торчат черные ребра веток. Лето прошло. Она его даже не заметила. Так же пройдет и жизнь. И единственное, что удастся вспомнить: руки, сующие ей в окошко купюры.

Его руки были самыми красивыми из всех.

Двести пятьдесят четыре рабочих дня в году она могла смотреть на его пальцы. Сто одиннадцать выходных дней она проводила дома и просто ждала наступления новой рабочей недели.

Она специально выбрала утреннюю смену. От открытия метро до двух часов дня. Другим девушкам не хотелось работать в это сумасшедшее время, а она приходила в кассу заранее, раскладывала перед собой жетоны и мелочь и ждала. Около семи утра появятся его пальцы, и на этом день будет окончен.

В два часа пополудни она ставила перед решеткой табличку «ИЗВИНИТЕ. ЗАКРЫТО» и вместе со стулом отодвигалась от стены. За окошком ругались те, кто отстоял почти всю очередь, но купить жетон так и не смог. Сзади, прислоненные к шкафу, стояли ее костыли.

Прежде чем выйти из служебных помещений касс, она втыкала в уши затычки плейера. Она не желала слушать шипение вслед. Жалко, что так и не придумали плейер для глаз, чтобы, шагая, смотреть кино или клипы и не видеть, с какими рожами смотрят на нее окружающие.

От двери с надписью «СЛУЖЕБНЫЕ ПОМЕЩЕНИЯ. НЕ ВХОДИТЬ» до троллейбусной остановки было недалеко. Но нужно было один раз спуститься по лесенке и два раза подняться. С костылями это было чертовски неудобно.

Зато потом оставались только три остановки на рогатой машинке, последняя лесенка перед парадной — и все. Лифт. Дверь. Диван. Во сне увидеть его пальцы.