100 слов психоанализа - [31]

Почему работа по отделению столь болезненна, почему либидо цепляется за исчезнувший объект, даже когда ему уже есть замена? «Мы не можем этого понять», – пишет Фрейд. У Мелани Кляйн есть ответ. Потеря дорогого человека независимо от возраста, в котором происходит утрата, всегда является повторной потерей, второстепенной, уже испытанной травмой, новым переживанием раннего опыта. Объект [сегодняшней] любви – это потерянный [ранее] объект, депрессивная позиция нас всех объединяет. Любая скорбь, даже переживаемая впервые, – это всегда повторение [первичного горя], реприза и трансформация более ранней смерти и страдания, игнорированных до этих пор.

Слияние (симбиоз)

Одной из особенностей анализа пограничных^* пациентов является форма, которую приобретает их перенос^*, часто представляющий собой регресс^* к самым ранним состояниям зависимости, порой чрезмерно выраженный. Какие пережитые ранние травмы пытается таким образом повторить пациент в переносе? Какие лишения испытал он в детстве и какую нехватку он пытается повторить и восполнить во время анализа? Размышляя над этими вопросами, Винникотт выдвинул гипотезу о «первичной материнской заботе». Идея заключается в состоянии «нормального безумия» матери, которое создает мост между последними месяцами беременности и началом новой жизни, нивелируя разрыв, обусловленный рождением; на протяжении этого психического времени мать постоянно идентифицируется со своим ребенком. Речь идет об идентификации^*, основанной на сенсорности, позволяющей одному (матери) верно чувствовать психические и физические движения другого (младенца). Перманентное стремление «пограничного» пациента к слиянию, его неизменный страх^* быть брошенным, постоянно угрожающая ему депрессия^* подтверждают недостаточность материнского внимания, неудачу, дефицитарность, нехватку материнского тепла и заботы на ранних этапах его жизни. Человек, который не пережил на заре своей жизни подобного симбиоза, такого «нормального» безумия, позже создаст свое частное безумие, в том числе и во время аналитического сеанса. В этом и состоит парадокс переноса таких пациентов – в ожидании повторения в отношениях с аналитиком и в его «заботах» того, чего у них никогда не было в их личной истории.

Постоянно присутствующая тревога, снижающаяся лишь в отношениях слияния, свидетельствует, скорее, о незавершенном, недостаточно сформированном нарциссизме^*, чем о его повреждении. Новорожденный не обладает, подобно яйцу, изолированной и защищающей от среды скорлупой, наоборот, он изначально открыт, напряженно ожидая от близкого существа внимания и ласки в ответ. Если самке млекопитающего на помощь приходит ее инстинктивная программа, которой она следует, мать ребенка пытается справиться, прибегая ко всему, чем она обладает сама, включая собственное бессознательное. Иногда ей удается хорошо сонастроиться, и тогда мы говорим о «достаточно хорошей» матери, в других случаях она сонастраивается хаотически, непредсказуемо или недостаточно из-за того, что сама недостаточно инвестирована или из-за инверсий, появляющихся от чрезмерной нагрузки заботами. В симбиозе жизни нет, жизнь не может начаться в симбиозе, он вообще скорее всего является лишь фантазмом^* «идеальной матери», которую никому не пожелаешь.

Смерть

Ему приснились собственные похороны, красивые дроги с двумя пегими лошадьми. Следом шли заплаканные, надломленные люди, охваченные болью от потери дорогого человека. Траурный кортеж состоял из множества незнакомцев, печальных и в то же время восторженных. Отсутствует только одно существо (Я) и вот, весь мир стал пустым[4].

В действительности каждый раз, когда мы пытаемся представить себе собственные похороны, мы продолжаем присутствовать там в качестве зрителя. «Смерть является возможностью бытия, которую жизнь никогда не актуализирует» (Хайдеггер). Более того, в бессознательном смерть всегда касается другого, умершего или убитого. Бессознательное не желает знать ничего о своей собственной смерти, оно верит лишь в бессмертие (Фрейд). Так, Жюли спрашивает своего аналитика: «Если вы умрете во время каникул, как я об этом узнаю?». А ведь действительно, думает аналитик, у меня же нет ее адреса.

Нет такой правды в психоанализе, которую единичный психопатологический симптом не смог бы опровергнуть в один прекрасный день. Бессознательному^* время не ведомо, как и своя собственная смерть; как только Нарцисс захватывает переднюю часть сцены, выходя таким образом на передний план, собственная смерть перестает быть настоящей. Если Нарцисс находится вне времени, это не означает, что он вневременный, скорее это означает, что он вечный. Вечная жизнь, обманывающая смерть, отрицающая ее, – это нарциссический фантазм par exellence, утверждающий время вне времени, перманентное настоящее, у которого нет ни начала, ни конца, и которое никогда не заканчивается. Время, его сила разрушения, становится в этом смысле самым первичным процессом. Эдипова проблематика связана только с преступлением, со смертью другого. Нарциссизм^* вводит в психоанализ и в бессознательное собственную смерть, готовую иногда в связи с глубокой