10 лет и 3/4 - [12]

Мы с Мириам любим навещать ее дядюшку Робера в Аннюи [16]. Оттуда видны весь массив Монблана и пи­рамида Шарвен [17]. Красные пики [18] напоминают му­жичка, гордо выпятившего мускулы. Мы любуемся пейзажем, и я рассказываю Мириам про Вертикаль­ные склоны [19], и про Акулью вышку [20], и про Ледяное море [21], которое похоже на измятую бумажную ска­терть, и в гармонии с природой мы чувствуем себя со­вершенно счастливыми.

После обеда дядюшка Робер засыпает, уткнувшись носом в клеенку. Он подкладывает руку под голову, сдвигает берет на затылок и храпит так сильно, что волоски у него в ноздрях начинают шевелиться, буд­то карликовый лес, сотрясаемый мощным ураганом, а тетушка Жанна тем временем стряпает на полдник пирог с черникой и взбитыми сливками.

У дядюшки Робера живет шаролезский бык по име­ни Помпон, похожий на савойского гиппопотама. Глаза у него красные, а мускулы на шее раздуты, как у советского штангиста. Завидев на тропинке телок, бык принимается реветь и пускать слюни, держа на­готове свою розовую торпеду. Он трется ноздрями о провода у забора, и остается только надеяться, что ко­роткого замыкания в этот момент не случится…

Иногда Мириам делится со мной своими маленьки­ми тайнами. Однажды ей сильно влетело от родите­лей. В отместку она решила покончить с собой и зал­пом опустошила тюбик детского шампуня, но само­убийство прошло незамеченным – такая досада… А в три года ее отдали в детский сад, и там она увидела руки воспитательницы, руки, не копавшие землю. Она и не думала, что у взрослого человека могут быть такие изящные, нежные, тонкие руки…

Однажды в воскресенье, прошлым летом, в страш­ную грозу, мы сидели под навесом альпийской хижи­ны и любовались вспышками молний. Вот загорелась гигантская буква «3» – Зорро, а вон большая «Ц» – ФалькоЦЦи. Жирные дождевые капли, сползая по скату крыши, брызгали нам в глаза. Потом молния пронзила гору, и на смену крупным каплям пришли мелкие капельки.

Мириам стиснула в ладони мои пальцы, и я почув­ствовал, что сердце у меня в груди бешено заколоти­лось – то ли из-за грозы, то ли из-за того, что Мири­ам крепко сжимала мою руку, не могу вам точно сказать…

* * *

А потом к нам в Южин вернулась цирковая труппа «Чингисхан», а вслед за нею – сладкая мука любви.

Мы смотрели представление, и я чуть не рехнулся от счастья, когда на арену под звон цимбал вылетела моя любимая.

– Ни тебе попы, ни сисек – что за телка? – проком­ментировал Жожо, и я готов был разорвать его на части.

– Гимнастка должна быть легкой и воздушной, – объяснил я ему. – Это у твоей мамы жопа как у сло­на. Ее, ясное дело, в цирк не позовут.

Я старался быть как можно грубее, чтобы поставить его на место, но Жожо ничуть не обиделся.

– Жопа как у слона, – загоготал он, тряся головой, – это ты здорово выразился, вот черт!

После представления я долго куковал у забора, пока ожидание не стало нестерпимым: у меня не было сил удерживать в себе столько эмоций сразу. Я протиснулся между прутьями с твердым на­мерением отыскать свою возлюбленную и сказать ей: «Я здесь. Поцелуй же меня в губы! Где твой отец? Я буду просить у него твоей руки. Кстати, сколько бы ты хотела детей? (…) А я – не меньше че­тырех, и крестным мы позовем доктора Раманоцова­миноа…»

Пробираясь между кибитками, я узнал укротителя тигров, воздушного гимнаста в огромных трусах и дя­дечку с микрофоном, который, сидя у окна, макал в голубоватую жидкость ватный тампончик, чтобы смыть грим.

Неподалеку от зверинца кто-то ссорился.

– Будешь так нажираться, тебе и нос-то накладной не понадобится, Жоржик ты мой бедненький!

– Это она мне будет говорить! Я ж не слепой, я сразу приметил, что у тебя там с Рыжим, шлюха ты моя!

Я встал на цыпочки (на мне были кеды «Стэн Смит», предусмотрительно надраенные мочалкой для мытья посуды) и за шторкой в оранжевый горошек увидел цирковую барышню. Рядом с ней, у хо­лодильника, сидел несчастный Жоржик. Пот лил с него градом, смывая с лица разноцветный грим в направлении шеи. В дрожащей руке он держал бутылку виски, расплескивая ее содержимое во все стороны.

Я заправил рубашку в штаны, чтобы моя возлюбленная заметила пряжку ремня в форме звез­ды, пригладил в последний раз пробор, в результате чего все пальцы стали липкими от маминого лака, и, чтобы набраться смелости, вспомнил про дедушку Бролино и про Ситтинг Булла [22], про Пластика Бертра­на [23] и про Жана-Клода Кили.

Потом я поднялся на ступеньку и постучал в дверь, но там, внутри, изо всех сил ревел бедный Жоржик. Пришлось постучать сильнее.

– Там стучат, – услышал наконец Жоржик.

– Да, это я, – откликнулся я.

Он грубым движением распахнул дверь – так, что кибитка зашаталась. Первое, что я увидел, были его волосатые ноги в кальсонах.

– Это еще кто? – спросил он.

– Это я, – механически повторил я.

Больше я ни слова не мог вымолвить, потому что увидел ее. Как же она была хороша, моя милая, сов­сем такая же, как тогда, с золотыми блестками вокруг глаз. Она меня тоже увидела, но пока еще не узнала, потому что за прошедшие 214 дней я здорово изме­нился: теперь я был лучшим бегуном начальной шко­лы и стал настоящим мужчиной!