0% - [7]

. Лив, семнадцать лет, студентка на каникулах.

— I'm going back tomorrow. — Смотрит на часы. — I mean, today[12].

Мучаюсь вопросом, что она предпочитает — глубокие поцелуи, поверхностные или то и другое (когда я сомневаюсь, то чередую). Она здорово работает языком, а мой совсем пересох. Мне безумно нравится вкус ее слюны.

Возвращаюсь домой; новых сообщений нет как нет. Думаю о Лив, потом о Софи, потом снова о Лив, и мне чудится, будто кто-то выскребает меня изнутри, как те специальные ложки, которыми набирают шарики мороженого.

Просыпаюсь: на часах ровно 11:11. Мне нравится это 11:11 (как и любое «симметричное» время — 22:22, 12:21, 13:31 и так далее). Включаю Mac — о-ля-ля, там письмишко от Софи.

>Сегодня утром лежала на пляже. Наверное, буду нежиться на солнышке весь день. Я уже загорела — не так чтобы очень, я пока еще бледновата, но, когда снимаю трусики, разница все же видна. Вчера мазалась кремом номер 30, а сегодня уже номером 25. Я тут на острове самая белая. Мой братец говорит, что, глядя на меня, надо щуриться — слишком резко я отражаю солнечные лучи. Жара усиливает мое желание заниматься любовью. Я все время об этом думаю. Но мне не хочется ублажать себя самой, мне нужно, чтобы ты прикасалась ко мне, мое тело отвергает любые другие руки, даже собственные. А потом я надеялась, что развлекусь тут, но все здешние парни хотят со мной встречаться, а я не знаю, как сделать, чтобы и встречаться с кем-то, и в то же время оставаться наедине с собой. Это годится для обыкновенных некрасивых девчонок, у них могут быть просто дружки. А я не хочу быть обыкновенной и некрасивой. Только что разделась догола и посмотрела на себя в большое зеркало: нет, все-таки я вполне ничего. Все говорят, что я похорошела с прошлого года, а мне плевать, не желаю даже вспоминать, как выглядела раньше; стоит хотя бы представить себя прежнюю, и прямо тошнит. Не люблю, когда вспоминают мое прошлое, терпеть не могу. Как будто это вовсе и не я была. Только что, когда я любовалась собой в зеркале, у меня возникло странное ощущение: вроде бы я разглядываю другую девушку — и это меня жутко возбудило. Иногда я думаю, что могла бы снисходительней относиться к своей внешности, но мне тут же становится страшно — страшно, что я выдаю желаемое за действительное. Порой мне хотелось бы, чтобы мною просто кто-то молча любовался, ну вот как тобой, когда люди разглядывают твои фотографии в модных журналах, или как я иногда разглядываю себя, и это меня жутко волнует и возбуждает.

Я проверяю, закончил ли мой Mac (работающий в режиме PC) скачивать МР3-файлы, которые я выделила, дважды щелкнув мышью, и вполглаза слежу за очередной серией «Элли Макбила»[13], которую я уже видела; одновременно просматриваю начальные и последние страницы книг отчима — уезжая из нашего дома, он почему-то не взял их с собой. Я осуждаю своего папашу за то, что он завел себе двадцатилетнюю киску, но при этом никак не могу понять, с чего вдруг мой отчим бросил мамашу ради какой-то сорокалетней бабы. Ну ладно еще, было бы ей двадцать, думаю я, сама удивляясь этой мысли. Тут как раз звонит отец, и я включаю «громкую связь»; отец находится в Берлине, мамаша сообщает ему, что видела его вчера по телеку и что он растолстел. Ох уж эта мамашина одержимость в борьбе с килограммами! Помню, еще в школьные годы, когда я садилась делать уроки, мать приказывала мне втягивать живот, чтобы на всю жизнь сохранить плоскую фигуру.

Мы с ней ужинаем супчиком, потом я выхожу и беру такси. Вырубаюсь, прихожу в себя и констатирую, что шофер даже ничего не заметил: здорово же я насобачилась падать в обморок! Подъезжаю к «Элизе Монмартр» (вечеринка Scream, «White and trash party»). Жозеф ждет меня в холле, на нем его любимая майка Dolce & Gabbana. Поднимаемся по лестнице и слышим, как секьюрити громко восторгаются: «Высота две тыщи метров, снегопад, а они плевать хотели на метеосводки, прут себе вверх по леднику и все тут!» (О чем это они?) Один из drug-queens[14] показывает им язык, извивающийся, как змеиное жало; завтра утром обязательно попробую проделать этот фокус перед зеркалом, хотя вряд ли у меня получится. Входим, и я тут же западаю на японочку в коротком топе, разрезанном спереди на полоски, так что видны ее прелестные маленькие грудки, такие смуглые, что соски и кожа практически одного цвета, сплошное очарование. Становлюсь на цыпочки, когда Жозеф шепчет мне: «Смотри, вроде бы там на эстраде парень с рекламы Жан-Поля Готье», а двойник капитана из фильма «Веселый круиз», подобравшись к нам, обрызгивает меня из мини-пульверизатора водой «Эвиан». Жозеф показывает блестящий пакетик с двумя отделениями (презерватив/гель), который ему только что вручили. Мы танцуем, поглядывая на большой экран, на который транслируется происходящее в зале, потом я говорю Жозефу, что мне плохо, он выводит меня на улицу, ловит такси, и я еду домой. Размораживаю пиццу, съедаю ее, закусываю пачкой сдобного печенья, готовлю свои полтора литра соленой воды, стягиваю волосы резинкой и становлюсь на колени перед унитазом, подложив подушечку, чтоб было помягче. Начинаю пить, у меня все плывет перед глазами, и я ложусь на пол, не забыв повернуть голову набок (а то вдруг стошнит, пока я буду без сознания), но мне уже легче, я снова встаю на колени и продолжаю пить. Когда остается всего треть бутылки (самая соленая), меня уже рвет практически одной водой, но я все равно пью. Пью до тех пор, пока не начинаю извергать такую же прозрачную жидкость, какую только что проглотила. Наконец чувствую себя идеально пустой, очищенной, обновленной. У меня рождается короткая поэма: