— Нет-нет, немыслимо! Не-мыс-ли-мо!
Тётя Тереза выронила тетрадку из рук. Седенький пучок трясся на затылке, руки воздеты к небу, то бишь к потолку, ноги врозь, взгляд устремлён вдаль — ни дать ни взять застывшая статуя.
— Это просто немыслимо! Не-мыс-ли-мо! — твердила она.
Дорка мгновенно нагнулась, подняла тетрадку, повертела её так и сяк в надежде выяснить, что именно такого уж немыслимого обнаружила там тётушка. Но сколько ни разглядывала, ничего особенного не углядела.
Каждое утро начиналось с того, что тётя Тереза совала ей под нос ненавистную тетрадь, приговаривая при этом:
— Повторение — мать учения!
Или же:
— Ученье — души просвещенье!
Звучал иногда и такой вариант:
— Век живи — век учись!
Впрочем, что бы она ни говорила, смысл её слов сводился к одному: в разгар лета, вместо того чтобы наслаждаться каникулами, Дорка должна корпеть над тетрадкой, покуда не испишет целую страницу. Писать разрешалось что угодно, лишь бы выходило правильно и красиво. По части письма Дорка была не сильна. Да что там не сильна — просто-таки слаба. По правде говоря, хромало у неё не только чистописание, но и правописание, причём неизвестно, что больше. Конечно, не ахти какая беда — недостаток вполне исправимый, особенно если учесть, что Дорка одолела всего лишь пять классов и впереди у неё целая жизнь. Эту истину тоже не забывала повторять тётушка Тереза.
Вот и сегодня с утра Дорка старательно грызла ручку в смутной надежде, что, ежели наконец удастся прикончить полуобъеденную письменную принадлежность, к ней, глядишь, и перестанут приставать с опостылевшими упражнениями. При этом можно было незаметно расшатывать и пластинку для выправления зубов. Вот бы здорово одним махом расправиться с обеими: ручкой отколупать пластинку, пластинкой доломать ручку!.. Пиши, говорят, что хочешь. А если ни о чём писать не хочется? Сколько можно притворяться да кривляться, будто клоун какой! Да, кстати, о клоунах… До чего же классная вчера была передача по телику про цирк! Чего там только не было: и акробаты на трапециях, и медведи на велосипеде… Да, об этом стоит написать. Своё сочинение она завершила словами: «Но больше всего мне понравился цырковой наезник».
Даже не поставив точку в конце фразы (впрочем, она никогда их не ставила), Дорка отшвырнула ручку в сторону и торжествующе воскликнула:
— Готово! Написала!
В столовую вплыла тётушка Тереза и, плавно покачиваясь с бока на бок, причалила к обеденному столу.
— Ну-ка, посмотрим, — строго произнесла она. Голос у неё всегда был строгий. Купит Дорке, к примеру, глазированный сырок и скажет: «Надеюсь, тебе по вкусу придётся», — а кажется, будто ворчит: «Сколько можно объедаться сладостями, мало ей, что зубы и без того вкривь и вкось растут, так ещё и дырявые сделаются!»
Итак, сдвинув брови, тётушка Тереза принялась читать сочинение про циркачей, воздушных гимнастов и дрессированных зверей, как вдруг с воплем «Нет-нет, немыслимо!» выронила тетрадку из рук…
Она медленно опустила руки — должно быть, устала изображать статую.
— Скажи, Дорка… — начала она, и голос её от волнения дрогнул. — Тебе действительно больше всего понравился наездник?
Дорка облегчённо вздохнула. Она-то боялась, что опять наделала ошибок, хотя на сей раз очень старалась быть внимательной.
— Да! — восторженно подтвердила она. — Наездник из всех был самый красивый.
— Ужас! — тётя Тереза закрыла лицо руками. — Какой ужас! Значит, и тебя он завлёк в свои сети.
— Завлёк… в сети? — Дорка даже рот открыла от удивления.
Тётя Тереза помрачнела, хотя и до этого была мрачней некуда.
— Дорка, нам надо поговорить! — решительно заявила она. — Ну-ка, садись!
Теперь уже стало совершенно очевидно, что речь пойдёт об очень важных и серьёзных делах.
— Доротея! — повысила голос тётушка, как поступала обычно в тех случаях, когда хотела подчеркнуть смысл сказанного, например: «Ты убиваешь меня своим кошмарным правописанием!» Или: «Опять скатерть наизнанку постелила? Ты меня в могилу сведёшь!» Или: «Погибели моей хочешь, Доротея? Без конца дудишь в свою дудку!» На сей раз нотация свелась к следующему: — Не верь цирковым наездникам! Все они коварные изменники, все до единого!
Дорка снова разинула рот. Поколебалась секунду, не закрыть ли его, но этим утром на неё обрушилось такое множество неожиданностей, что девочка сочла за благо излишне не утруждать себя.
— Давным-давно, здесь, в конце нашей улицы и вблизи Народного парка разбила шатёр труппа Циммермана. До сих пор помню тот день. Я принарядилась. На мне была белая гипюровая шляпка с узкой бархатной ленточкой цвета лаванды, шляпа — с широкими полями, однако поля обзор не закрывали, сквозь ажурное кружево всё можно было разглядеть… Да что тут говорить, моим шляпам равных не сыскать. В общем, отправилась я к Циммерману. Насмотрелась всякого: тут тебе и клоуны, и силач с гирями пудовыми, воздушные гимнасты, и дрессированные звери, макаки, собаки — всё, чему положено быть в цирке. Сидела я, натурально, в первом ряду, почти что рядом с макаками и собаками, и получала удовольствие от представления. А затем вышел наездник с лошадьми, весь из себя красоты неописуемой. Ходит по манежу и хлыстом щёлк-щёлк-щёлк — глаз не отвести. Потом я заметила, что и он от меня глаз не отрывает, да и хлыстом-то лишь для меня пощёлкивает. В какой-то момент даже дерзнул подмигнуть мне! Я, разумеется, отвернулась, как приличной даме положено, только его это не остановило. Подошёл ко мне и представился. Оказалось, это и есть сам Циммерман. Похвалил мою шляпку. К чести его будь сказано, вкус у него оказался отменный. Ну, и чем дело кончилось, как ты думаешь? Хочешь верь, хочешь нет, а в результате он завлёк меня в свои сети!