Однажды становишься взрослой. Однажды понимаешь, что отец не вернется из похода с подарками, не подкинет тебя к небу, не усадит перед собой в седло. Не щекотнет щеку бородой. А исходящий от него запах кожи, крови и железа — это запах войны. Которая пришла со всех сторон. И в горном замке, куда тебя услали, не получится отсидеться. Да и услали не потому, что ты принцесса, а потому что осажденной столице не нужны лишние рты и слабые руки.
И засыпая в сырой постели на верху башни, ты изо всех сил прислушиваешься, не скрипнут ли воротные цепи. Не застучат ли подковы по брусчатке тесного внутреннего двора. И кто явится — друг или враг?
Приехали брат и незнакомая тетка. Брат привез письмо от отца. Вернее, приказ. Отец выдавал меня замуж. За того, кто осадил наши земли и почти уже взял столицу. А отец и брат хоть что-то хотели оставить за собой. И расплачивались мной, ненаследной принцессой Зиркалии. В свите брата врагов и наших было напополам. А тетка осматривала меня в уединенной комнате: зубы и другие места. Осматривала грубо, вертела туда и сюда, фыркала, точно лошадь-доходягу покупала вместо породистого жеребца. Я бы ее укусила, но уж больно с намеком зыркал на меня из-под густых бровей брат, с ней отпуская. А еще с лошади он слезал, как старик, и заметно хромал. И потому я не стала ни кусать ее, ни отвешивать пощечины, ни хлестать словами. Хотя все это умела, и последнее лучше всего. Отец вообще воспитал меня как дикарку, а не как принцессу. Говорил, пригодится. И пригодится: в доме мужа всегда приходится за себя стоять.
А до встречи с женихом оставалось три дня. И мне донельзя хотелось оттянуть эту встречу. Но даже долгий путь когда-нибудь кончается.
Я въезжала в столицу, не поднимая глаз. Не хотелось смотреть на руины, на ветки деревьев, поднятые к небу в немой мольбе. Обгорелые бревна, мешки с песком, обломки камня оттащили, освободив дорогу. Кое-где над развалинами еще вился дым, и я старательно закрывала нос и рот платком. А в замке уже готовились к свадьбе. Наспех — настоящая свадьба должна была состояться на родине жениха. И из своих туда со мной не брали никого. Я выслушала это с каменным спокойствием, опуская глаза, стараясь не плакать. Рано или поздно такое происходит со всеми принцессами — когда надо расцепить объятия, вырвать корни, уехать за мужем и разделить с ним ложе, веру, политику. Брат сказал, что я бесчувственная, отец проворчал, чтобы он меня не трогал. Служанки тихо хлюпали носами, собирая мне пожитки. А я стояла на ветру. Маленький сад был неприютным и голым. Дождь капал и моросил, капли лениво ползли по тронутым лишайником стволам старых яблонь. А потом я ощутила внезапный холод и услыхала шаги. Уверенные. Повернула голову и посмотрела на жениха в упор, а не из-под ресниц, как положено принцессе. Он был обыкновенным. Как отец, только без бороды и лет на двадцать моложе. И волосы не короткие, под шлем, а длинные, черные, разметанные по плечам. Их удерживал обыкновенный серебряный обруч. Как-то слишком скромно для короля.
А жених шагнул ко мне и приподнял мое лицо холодными пальцами за подбородок. Заглянул в глаза. Не улыбаясь. Глаза у него были серые, ледяные. И губы узкие. Не то чтобы он был нехорош собой, просто от его присутствия и взгляда словно горсть колючек просыпалась за шиворот. Но я не опускала взгляд.
Он коротко кивнул, не разжимая губ. И ушел.
А в полночь мы уже стояли у алтаря. Обряд тянется долго, а на рассвете мы должны были уехать. Не знаю, куда жених так торопился, ведь нас он уже завоевал.
Сквозь ледяные ветра ехали мы, по туманным ущельям ехали мы. А во мне все звучали короткие слова, сказанные им при обряде:
— Будешь носить это, не снимая.
И мои виски сдавила корона: такая же простая, как у него. Надетая им собственноручно. Не браслет с ключами, не перстень, как в обычае у нас. Обруч вокруг головы. Я возненавидела его сразу, но терпела. Понимала, что начни сопротивляться: будет худо всем. И отцу, и брату, и моему народу, от которого и так осталось немного.
Мы торопились, загоняли коней, меняли на новых, у меня на заду, должно быть, появились мозоли от седла. Но муж и не думал остановиться. Хорошо, что и женой меня сделать не думал, пока. Устами той же тетки, что забрала меня из горного пристанища, сулил впереди райский сад и медовые ночи. А может, она нарочно лгала. Мне было жутко, но вопросов я не задавала. Хотя и знала, что скоро уже приедем.
Дорога пошла под уклон, и я увидела внизу столицу мужнина королевства. Деревья, башенки с острыми шпилями, позеленевшие от мха крыши. Серебряную морось на поверхностях. И ощутила запах близкого моря. Но пока приехали во дворец, наступила ночь. Муж снял меня, сонную, с коня, и понес на руках через полосы мрака и света от кованых фонарей. Вдалеке ржали лошади, переговаривались слуги, топотала охрана. Но я не чувствовала ничего, кроме тяжести короны на голове, плавно проваливаясь в сон. Чтобы очнуться среди ночи, потому что заполошно стучало в груди сердце и руки и лоб были мокрыми, словно их оросило дождем.
Муж спал рядом. Дыша почти беззвучно. Впервые я была возле него в постели, не окруженная слугами, предоставленная самой себе. Я встала и на цыпочках пробежала до прикрытого кисеей наклонного зеркала, чтобы взглянуть на себя в шелковой ночной рубашке, с распущенными волосами. На столике у зеркала пылала, подмигивая, одинокая свечка. Я взяла ее и стала обходить опочивальню, отмечая ее мрачную роскошь: лиловую обивку стен, чуть поблескивающий балдахин, массивные лапы, на которых покоилась постель. Потом отставила свечу и, пользуясь, что никто не видит, стянула с себя корону. Как наваждение. Кругом было темно, тесно и пыльно. Не было ни шпалер, ни балдахина, а муж… скелет в короне вытянулся в гробу, из которого я только что вылезла. Я — из чужого гроба. Я успела подхватить ледяной обруч у самого пола и надела на голову.
