Ты знаешь, что когда в Севилье
Скончался мой отец, дон Педро
Рибера, он оставил двух
Детей, меня и донью Анну,
Сестру мою, и мне в наследство
Досталось более ста тысяч
Дукатов звонкою монетой,
Не говоря об остальном.
И вот я молод, я свободен,
Я холост, пылок и богат.
Я бросился в пучину света,
Гонясь за суетным успехом
У тех, которые кичатся
Остатками былого блеска,
Проматывая безрассудно
То, что для них копили предки.
Когда прошел печальный год
С сумятицею утешений,
Объятий, денежных расчетов
И разговоров о невестах,
Я будто вырвался на волю.
Пошли наряды и кареты,
Пошли балы и кутежи,
Пошло разбрасыванье денег,
Как будто нету им конца.
Кто кошелька пустым не видел,
Кто сам в него не прятал денег,
Тот думает простосердечно,
Что вечно полон будет он.
Я так тщеславен был при этом,
Так глуп и так самонадеян,
Что шляпу снять пред кем-нибудь
Считал великим одолженьем.
Глупец! Подчеркнуто-учтиво
Держаться — этим кавальеро
Себя не может уронить,
А промотать свое именье —
Вот это, точно, первый шаг
Ко всем дальнейшим униженьям.
На благородных бедняков
С презреньем смотрят и с насмешкой.
Да, в наши дни богатство — все,
Учтивость пущена на ветер.
Кто не заботится о ней
В погоне за наружным блеском,
Тот чванный и пустой глупец:
В великом он безумный мот,
А в малом он скупец презренный.
Я был тогда одним из тех,
Кто всюду видит оскорбленье:
То не взглянули на меня,
А то взглянули слишком дерзко.
Вот настоящее безумье —
Когда в припадке подозренья
Желают знать, о чем молчит
И что подумал первый встречный!
Да раз он вслух не говорит
Того, что я приму за дерзость, —
Чего ж еще? И мне ль желать,
Чтоб произнес он оскорбленье?
Ведь если все таит он в сердце,
Так должен радоваться я,
А не в обиде быть смертельной,
Из-за чего бы ни скрывал
Он недовольство и насмешку:
