Харлан Эллисон
Живой и невредимый в одиноком путешествии
Тогда, и только тогда, словно таинственный узник в железной маске, чье лицо скрыто от всех, только в тот момент, когда огромный корабль выбрался из естественного континуума и вошел в мегапоток, только после этого человек по имени Мосс покинул свою каюту.
Громадные защитные тамбурные экраны скрылись в теле корабля, взору предстало бурлящее белое желе мегапотока, проносившегося мимо гигантских хрустальных иллюминаторов, – и тогда дверь в его каюту скользнула вверх, и появился он, одетый во все белое. Темные, измученные глаза обведены белыми клоунскими кругами. Он вышел, и смолкли разговоры.
В холле громадного корабля собрались, похоже, все пассажиры – они сидели по двое или по трое, кое-где по четыре человека за столами, напоминавшими шары на тонких ножках. Корабль стартовал в 4.00, Сейчас, Здесь и направлялся в 85-е февраля, 41.00, Тогда, которое еще наступит, Туда – на конечную остановку, где прекращают свое существование измеряемое пространство, время и мысль.
Пассажиры взглянули на Мосса и смолкли. На всех лицах был написан один и тот же вопрос: кто этот человек?
А он смущенно проходил мимо, потому что не был ни с кем знаком. Целый корабль незнакомцев – и Мосс.
Он уселся за стол, возле которого стоял один пустой стул, напротив мужчины и женщины. Женщина была стройной, нельзя сказать, чтобы привлекательной, но и не уродливой, самое обычное лицо, на таких редко отражаются какие-либо чувства. Возле глаз мужчины пролегли морщины, он казался добрым человеком. Гигантский корабль мчался сквозь мегапоток, и мужчина сказал смотревшему на него Моссу:
– Не ваша была вина.
– Не верю, – грустно возразил Мосс. – Мне кажется, я виноват.
– Нет-нет, – быстро проговорила спокойная женщина, – ни в коем случае! Ничего нельзя было сделать. Ваш сын все равно умер бы. Вы ие должны бичевать себя за то, что верите в Господа. Не —должны.
Мосс наклонился вперед и спрятал лицо в ладонях. Его голос был едва различим:
– Какое безумие! Мертвого не вернешь. Мне следовало бы знать это… Я знал.
Добродушный мужчина протянул руку и коснулся пальцев Мосса.
– Он заболел по воле Господа, который наказал вас или вашу жену за содеянное когда-то зло. Дело вовсе не в ребенке. Он был слишком юн, чтобы познать грех. Вы или ваша жена грешны, поэтому и заболел ваш ребенок. Но если вы сумеете быть сильным и храбрым, как велит нам Библия, вы спасете его.
Холодная женщина мягко отвела руки Мосcа от лица и посмотрела ему прямо в глаза. Держа его руки в своих, сказала:
– Доктора не смогли бы его спасти… вы же понимали это. Бог не уважает науку, значение имеет лишь вера. Не подпускать к ребенку врачей было просто необходимо. Очень важно было спрятать его в подвале.
– Но ему становилось все хуже и хуже, – прошептал Мосс. – Наверное, там, внизу, было слишком холодно. Мне следовало позволить своей семье сделать то, что они считали нужным, надо было позволить врачу хотя бы осмотреть сына.
– Нет, – сурово проговорил добродушный мужчина. – Нет! Вера должна быть нерушимой. Вы выстояли. И оказались совершенно правы. Даже несмотря на то, что ваш ребенок умер.
– Вы несли свою ношу возле его постели, точно святой, – проговорила женщина. – День за днем.
Вы сказали, что он поправится на второй или третий день. Потому что верили в Господа.
Мосс тихо заплакал.
– Он лежал. Три дня – и ничего не менялось.
Только цвет лица стал другим.
– И еще неделю, – напомнил мужчина. – Вера! У вас была вера! Вы не сомневались, что через неделю ваш ребенок встанет с постели.
– Нет, – возразил Мосс, – через неделю, нет. Я знал, он умрет.
– Двадцать один – магическое число. Он должен был выздороветь на двадцать первый день. Но за вами пришли и заставили отдать сына. Вас арестовали, а когда в суде слушалось ваше дело, вы настаивали на том, что это Воля Господа, ваша жена все время была рядом и разделила ненависть и боль, и брань, которой осыпали вас чужаки.
– Он так и не поправился. Его закопали в землю, – сказал Мосс, вытирая слезы. В белой клоунской краске на щеках появились дорожки.
– Потому вам и пришлось уехать. Оттуда. Вы хотели добраться до такого места, где вас услышал бы Господь. И поступили правильно; у вас не было выбора. Нужно либо верить, либо стать одним из миллионов неверующих, населяющих ваш мир. Не следует испытывать угрызений совести, – проговорил добродушный мужчина и коснулся рукава Мосса.
– Вы обретете покой, – попыталась утешить его невозмутимая женщина.
– Спасибо, – поднимаясь, сказал Мосс и отошел от столика.
Мужчина и женщина снова устроились поудобнее в своих креслах, а свет, который озарял их глаза, когда они говорили с Моссом… постепенно, медленно угас.
Молодой человек с напряженным лицом и нервными руками сидел за столиком один. И не сводил глаз с мегапотока, проносившегося за иллюминатором.
– Могу я тут присесть? – спросил Мосс.
Молодой человек взглянул на него, неохотно оторвавшись от мечущегося, пузырящегося желе. Ничего не сказал. Но на его лице появилась ненависть. Не говоря Моссу ни слова, он снова повернулся к хрустальному иллюминатору.
