Наби Даули
Жил-был на свете человек
Рассказ
Перевод с татарского М.Рафикова.
В книгу известного татарского писателя Наби Даули "Между жизнью и смертью" вошли одноименная повесть и рассказ "Жил-был на свете человек".
Повесть посвящена советским патриотам, боровшимся в застенках фашистских концлагерей. Произведения Наби Даули во многом автобиографичны, автор испытал на себе ужасы фашистского плена. Благодаря личному мужеству, стойкости товарищей, интернациональной дружбе ему удалось выжить.
Шел год сорок пятый...
Февральский ветер взвивает вихри. Затихнет на мгновенье и снова со свистом погонит по полю стада снега. Холод пронизывает до костей. В другие времена люди сидели бы преспокойно дома, наслаждались теплом, изредка поглядывая за окно. Где уж там пускаться в такую дальнюю дорогу!
А тут, впрягшись в санки, идет целая вереница! - с трудом перебирают ногами посреди бескрайней белой степи. Шаги тяжелые, а на сердце боль и горе. Не до разговоров...
Это сельчане возвращаются домой из города. Им еще шагать да шагать! Телеграфные столбы, выстроившиеся вдоль большака, кажется, пересчитывают их, провожая дальше с немым сочувствием. Кругом - буйство снежной стихии. А люди все бредут, бредут...
Санки не пусты. Тянут с натугой, припадая к земле. Такая холодина, а на лбу - испарина. Чего только нет в их возках! Ношеные платья, старые пальто, шали, платки, кое-какие отрезы, а то и кусок мыла, узелок соли, пачечки чаю, коробок спичек и еще всякая всячина из домашней утвари.
Изголодался город. За каких-то четыре-пять фунтов масла отдает когда-то береженый выходной костюм. Надевай, носи, форси! За три фунтика муки можно приобрести модельные туфельки либо платье. За мешок картошки - пальто с лисьим воротником. Пожалуйста! И никого это не удивляет. Бери, примеривай, носи на здоровье: теперь оно твое.
А что до соли, чаю, мыла, то, душа моя, не слишком-то разживешься. Побегай-ка сперва с улицы на улицу, постучи в двери, может, и нападешь на кого... Да и то еще придется поторговаться. В таких вещах город и сам нуждается. И все же нет-нет да и случается, что повезет. Увидит горожанка жирную баранинку - раскошелится, раскопает и чаек и сахарок... А то еще и коробочку-другую спичек поднесет в придачу... Вот это, считай, повезло!
Завладеет деревенский житель такой добычей - и уже на седьмых небесах! "Живем!" - думает он обрадованно. Только радость-то не долгая. Тяжелые думки опять лезут в голову: "Так-то оно так, - ворчит он себе под нос. - А дальше что на чего будем менять?"
Городской человек, понятно, тоже рад. Мясо, масло, картофель что-нибудь да значит! Но и он со вздохом думает: "Ладно уж, хоть нынче живы будем... Ну, а потом? Потом-то как?.." Что променял, того больше уже не вернуть... Что поделаешь? Таковы времена!
Вот такие житейские заботы и хлопоты изводят и деревню, и город. А война все еще полыхает. Правда, орудия гремят уже где-то за пределами родных границ. Все теснее смыкается огненное кольцо вокруг вражьего логова. Но никто еще не знает, когда наконец-то закончится война. Исстрадались люди.
Дорога долга, ох как долга! Вереница пеших возчиков проходит через села, деревни и понемногу редеет. В каждой деревне кто-то молча сворачивает с большака, втаскивает санки в свой двор, а тут уж его заждались.
А караван продолжает свой путь дальше. А метель знай себе метет, свищет...
Среди путников все больше женщин да подростков. Есть и пожилые. Один из таких - Халим-абзый. Он обычно возглавляет караван. Спутники при случае похваливают его:
- Ой, Халим-абзый, какой же ты у нас молодчина!..
- У него ведь и сани-то что твои дровни. Хоть конягу запрягай.
- Не говори. А тянет, хоть бы что...
- За ним погонишься - быстро язык высунешь, - так подшучивают над ним односельчане.
В их словах, конечно, была и доля правды. На здоровье Халим-абзый вообще-то не жаловался.
- А с чего ему жаловаться, - подпускали шпильку иные. - Что он, мытарился больно по белу свету или нужду какую видал? В шахту, что ли, спускался, породой его давило? Да он всю жизнь только и знал, что у жены под боком греться...
И то правда, Халим, можно сказать, никогда никуда не отлучался от своего дома. Впрочем, нет, как-то раз, правда давным-давно, съездил в волостное управление. Комиссовался в солдаты. Только не взяли парня: не подошел по зрению. Потом так на всю жизнь и прирос к своей деревне, точно клеверок к родной землице.
А насчет нужды - неправы люди. Ох, ошибаются! И Халим-абзый хлебнул ее, не приведи аллах. Чего только не перевидела, не пережила деревня на его-то веку! Все было - и нищета, и голод, и позор, и унижения... Бедность полновластной хозяйкой восседала в почетном углу его жалкой лачуги и из рук вырывала насущный кусок.
А в год коллективизации, как только записался Халим в колхоз, в первую же ночь пустили на его избенку "красного петуха". Пламя в один миг слизнуло немудрящее деревянно-соломенное хозяйство вместе с плетневой изгородью. Так и не узнали, чьих рук это было дело. Только потом не раз доходило до слуха Халима: "Вот так-то оно бывает... Это тебе "первый подарок" за вступление в колхоз. Дома лишился, теперь береги головушку..." Может, и на самого бы замахнулись, ладно - быстро окоротили руки кулакам да подкулачникам. Колхоз встал на ноги.
