Моника Дж. О'Рурк «Жасмин и чеснок»
Первым делом он всегда осматривал грудь. Зрительный контакт. Или, по крайней мере, контакт глаз и подбородка. Ее глаза редко смотрели прямо на него: слишком унизительно. Правая рука женщины была поднята на девяносто градусов, чтобы растянулась грудь. Круговые движения наружу, сперва кончиками пальцев, затем ладонью. Легкое сжимание соска, чтобы выдавить секрет.
Он никогда не задерживался на определенной части груди, чтобы не возбудиться. Даже горячее дыхание таило в себе сексуальный оттенок, и это было опасно. Подобную процедуру он повторил и с левой грудью, только уже левой рукой. Края бумажного платья были крепко стянуты, словно гарантируя неприкосновенность. Женщина в кресле дышала, и он чувствовал, как ее напряжение угасает.
— Это очень любезно с вашей стороны, — нерешительно сказала она, — увидеть меня в таком состоянии. Я знаю, вы заняты.
— М-м, — не посмотрев на нее, он продолжил возиться с инструментами в железном лотке, который висел у нее над ногами.
— Я… я знаю, что уже поздно, но я не могла уйти раньше. Я не успела, пока клиника работала, — с тревогой в голосе добавила женщина.
В этот момент он остановился и посмотрел ей в глаза:
— Все нормально.
Она откинулась в мягкое кресло, и ее мышцы расслабились; напряжение исчезло с лица, будто растворившись в волосах.
— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался он, сверля ее навязчивым взглядом. — Ты нашла работу? Жилье есть?
— Нет, — прошептала она, опустив глаза. — Пока живу на улице. Но стараюсь, как могу. Я знаю, это плохо для малыша.
Он посмотрел на ее живот, сильно выдававшийся из-за растущего в нем плода. Срок явно был уже приличный.
— Не похоже, что стараешься. Хочешь, чтобы я сделал аборт? — небрежно спросил он, наклонившись к ее промежности.
Она вздрогнула. Невидимая пощечина хлестнула по засохшей крови на ее щеках.
— Н-н-нет, — заикаясь, ответила она. — Я просто хочу, чтобы ты обследовал меня. Я же говорила, мне жаль, что так вышло.
Еще одна улыбка.
— Ему как минимум семь месяцев. А то и восемь.
На несколько секунд в палате воцарилось неловкое молчание. Неловкое для нее. Он впитывал в себя ароматы ее смятения и замешательства, душок жасмина с чесноком, что исходил из ее пор. Запахи ее страха и остатков пищи были ему приятны, как духи.
— Доктор, хм, Видлинг? Думаю, я назначу новую встречу. Я имею ввиду… — она закашлялась, так и не закончив предложение.
Он скривил нижнюю губу.
— Почему? Мы сделаем это прямо сейчас, мисс…
«Мисс. Хм. Как ее зовут? Мисс, мисс… Черт, забыл! Наверно, Кассандра».
Он подошел к подвесному шкафу и достал дополнительные инструменты так, чтобы она не видела.
— Мне нужно идти. Я неважно себя чувствую.
Она плотно затянула края бумажного халата.
Как собака, обнюхивающая место преступления, он поднял нос и глубоко вдохнул. Жасмин и чеснок. Аромат проскальзывал вглубь ноздрей и затем выходил наружу. А еще — дрожжи и дешевый лосьон после бритья, наверное, от последнего парня, которому она отсосала за несколько баксов. Неприятные запахи так и вырывались из недр женщины, из ее внутренностей. И он вдыхал в себя каждую ее приятную частичку.
— Просто расслабься, — сказал доктор, поглаживая ее бедра. — Сейчас все сделаем. Ты уже и так голая.
Ее щеки побагровели от смущения.
— Нет, я… вообще… я могу одеться.
Она попыталась сесть, но набухший живот, упершись в поднос с инструментами, помешал ей это сделать. К тому же она не хотела показаться грубой. Эти женщины никогда не хотели казаться грубыми, чтобы не доставлять ему неудобств.
Какие они невнимательные, эти женщины.
Он оттолкнул ее обратно.
— Ничего страшного, — произнес он. В голосе доктора чувствовались нотки недоброжелательности, но его милые глаза держали ситуацию под контролем, равно как и саму женщину. Как мог обладатель таких живых глаз причинить кому-то боль? Такое приятное лицо… Красивые люди никогда никому не вредили.
Почти никогда. Об этом можно было бы спросить Теда Банди.
Врач и женщина снова разыграли привычную сцену: она противится, а он утешает ее, пока та, наконец, не уступит. Она вздохнет, упершись в толстую подушечку стола, а затем сложит руки на пухлой груди.
Ее щеки порозовели, но она продолжила:
— Беременность была трудная. Очень сильные боли, особенно во время этих осмотров.
Ее голос слабел, но руки по-прежнему крепко сжимали края халата. Пальцы кровоточили, пот проступал через тонкую бумагу.
— Можете ли вы мне что-то дать от этой боли?
Он выглянул в коридор.
— Доктор?
Она прислушалась… Все уже ушли домой, верно? Может, кто-то еще работает?..
— Доктор! — громче обратилась она.
На этот раз он обернулся к ней, и она снова спросила:
— От боли можете что-то дать?
— Боль, — пробормотал он, показывая жестом: «Погодите минуту», и направился к двери.
Он чувствовал, как ее глаза следят за его движениями. Она отклонила голову назад, чтобы убедиться, что он выходит из комнаты.
Он оглядел приемную. В зале ожидания было темно. Только лампы в конце коридора все еще работали, освещая путь через тьму к внешнему миру. Он запер дверь на два замка и защелкнул засов, ключа от которого у уборщицы точно не было.
