Читателю, надеюсь, очевидно, что я не стала бы выбирать подобное место действия для своего романа, если бы не была на собственном опыте знакома с работой военного госпиталя. Также, надеюсь, ясно, что я старалась сделать все от меня зависящее, чтобы избежать описания каких-либо конкретных людей или какой-нибудь конкретной больницы. Однако во всех медицинских учреждениях имеются операционные, палаты и коридоры, и везде работают офицеры медицинской службы, медицинские сестры и добровольные помощники. Поскольку у всех персонажей имеется нос, рот и два глаза, а выбор цвета кожи и волос весьма ограничен, я призываю читателей не пытаться быть умнее автора – не надо распознавать портреты там, где автор их не планировал.
В трех милях от Геронсфорда, в графстве Кент, почтальон Джозеф Хиггинс катил свой старенький красный велосипед в горку по направлению к Геронс-парку. До войны здесь был детский санаторий, который теперь срочно переоборудовали в военный госпиталь. Его унылые серые строения виднелись среди деревьев. Толкая вверх по склону вилявший из стороны в сторону велосипед, почтальон костерил госпиталь и его обитателей последними словами. Еще бы! Ему пришлось сделать крюк в шесть миль ради каких-то семи писем, которые вполне могли подождать до завтрашнего утра. Опершись рукой о руль, почтальон развернул конверты веером и теперь с отвращением их рассматривал. Первый был адресован начальнику госпиталя. Видать, от кого-то из новых лекарей, проницательно заключил Хиггинс, разглядывая письмо на просвет. Конверт из дорогой плотной бумаги со штемпелем Харли-стрит, надписанный неразборчивым врачебным почерком…
Сидя в своем кабинете, Джарвис Иден тоже проклинал все и вся: он только что написал начальнику госпиталя в Геронс-парке, что намерен незамедлительно приступить к исполнению своих обязанностей. Последняя из его «очаровательных дам» только что удалилась, оставив на память о себе чек и приглашение на ужин. Она сразу же почувствовала себя лучше после «волшебного» укольчика (беспримесной H>2O). Иден не тешил себя иллюзиями, что жалованье хирурга Королевских вооруженных сил позволит ему вести шикарный образ жизни, но после мюнхенских событий подал заявление о включении его в список резервистов, и дальше отлынивать от службы было уже неловко. По крайней мере, он хоть на какое-то время отделается от «очаровательных дам». Бросив взгляд в зеркало, Иден в тысячный раз отметил некрасивое лицо, седеющие волосы, тощую угловатую фигуру и беспокойно движущиеся руки. Одному богу известно, что все эти женщины в нем находили.
Иден позвонил в звонок и попросил явившуюся на его зов хорошенькую секретаршу отправить письмо. Она сразу же разразилась слезами при мысли о его отлучке; в конце концов, из одного только человеколюбия ему пришлось потратить пару минут на то, чтобы утешить бедняжку.
Хиггинс отложил письмо Идена и обратился к следующему. Большой квадратный конверт, надписанный крупным почерком. Так обычно пишут женщины: энергично, размашисто, заполняя все свободное пространство. Какая-нибудь медсестра…
Джейн Вудс написала два письма: одно в Австрию, другое в Геронс-парк. Закончив три рисунка с совершенно очаровательными, хотя и абсолютно непрактичными моделями комбинезонов – чтобы быстро нацепить их на себя, если среди ночи потребуется добежать до бомбоубежища, – она отправила их мистеру Сесилу с Риджент-стрит, который платил ей по три гинеи за каждый, а потом выдавал за свои. Швырнув оставшиеся работы в мусорное ведро, она обзвонила компанию обаятельных подонков общества, к которой принадлежали ее друзья, и созвала их на вечеринку в маленькую, элегантно обставленную однокомнатную квартиру.
– Ешьте, пейте и предавайтесь любви! – воскликнула мисс Вудс. – Поскольку уже завтра мы вступаем в добровольческие подразделения помощи фронту.
Она стояла перед камином с бокалом шампанского в руке: крупная смуглая женщина лет сорока с некрасивым, слегка потасканным лицом, большой грудью и удивительно стройными ногами.
– Джейн, дорогая, мы ведь просили тебя не ходить на эти фантастические лекции, – воскликнули подонки общества, которые все, как один, тоже туда ходили. – Вуди, я просто не представляю, как ты будешь подносить больным утки!
– Вуди, с чего вдруг тебе это взбрело в голову?
Джейн приготовила друзьям в подарок небольшой набросок – она в образе Флоренс Найтингейл склоняется над постелью героического страдальца. (Да убери же ты свою чертову лампу, Фло!) Оставшись наконец одна, мисс Вудс уткнулась в подушку и зарыдала, размазывая краску для ресниц: непереносимые муки совести вынудили ее пожертвовать беззаботной жизнью и успешной карьерой во искупление греха, в котором не было ее вины, да и самого греха, возможно, не было.
