С детства любому известно,
Как умирает звезда:
Становится скучно и пресно
Ей в небе ночном — и тогда
Срывается росчерком света
Она — что за блажь! — с высоты,
Чтоб магией тайной, запретной
Чужие исполнить мечты.
Кому-то подарит надежду,
Кому-то — богатство и власть,
Исполнит желания, прежде
Чем камнем никчемным упасть.
Растратит свой свет без остатка,
Погаснет… эх, что горевать —
Упавшей звездой быть несладко.
…Но если песчинку поднять,
То можно вложить в нее силу,
Заботу, любовь, доброту,
И, в небо ночное подкинув —
Зажечь молодую звезду.
Город, обесцвеченный и обессиленный, томился в ожидании рассвета.
Стены домов посерели и стали на вид ломкими, как старые газеты, кажется, тронь — и зашуршат, и сомнутся от одного прикосновения. В безветрии деревья схожи были с поделками из плотной бумаги — листья-серпантин, картонные стволы, проволочки-ветки… Небо — и то напоминало сейчас не бездну, а стеклянную крышку, расписанную белой гуашью.
Если в это время глянуть на улицы с высоты, то легко можно заработать головокружение и ложное чувство всесилия — таким искусственным выглядит город. Протяни руку — и играй себе, будто с кукольным домиком. Но двоим, что пили остывший кофе на плоской крыше высотного здания, подобное не грозило, потому что мужчина был слишком стар, хоть с виду ему никто не дал бы больше тридцати, а девушка, слишком задумчивая для своего юного облика, казалась старше и серьезней.
Но именно она первой нарушила молчание.
— Уже ушел? — спросила девушка обреченно и устало. Ее собеседник прекрасно понял, о ком речь, и задержался с ответом только на мгновение, словно прислушавшись к себе:
— Нет. Но вот-вот уйдет. Он прощается с ней.
Девушка вздохнула.
— Значит, время пошло. Поверить не могу, что я решилась на это… — потерянно прошептала она, закрывая лицо руками. — Сколько нам осталось? Год, два?
— Полагаю, так. Не более двух с половиной, — задумчиво кивнул мужчина и перевел взгляд на нее. Теперь стало видно, что глаза у него темно-вишневые, каких у людей не бывает. — Договор вступает в силу?
— Да, — ответила девушка без колебаний. — Вы, князь, помогаете мне провести её по ступеням взросления — действие на инстинктах, понимание окружающего мира, принятие себя, осознание последствий содеянного и обретение пути. Взамен я поверну колесо судьбы так, что у вашего друга появится шанс.
— Повернете колесо судьбы…Это уже много. Но гарантировать вы не можете ничего, верно я понимаю.
— Верно, — вздохнула она, кажется, немного виновато. — Пророчества — не математические примеры, где верное решение только одно. Слишком многое зависит не от меня. Я могу спрямить пути, сделав какой-то из них более удобным, но когда это люди выбирали самый удобный путь, не оглядываясь на другие?..
— Что ж, полагаю, у меня нет выбора… Ведь если не… как вы выразились? «Найти звезду?»
— «Зажечь звезду», князь.
— Если не зажечь нашу звезду, то через два года нам придется туго. Постоянный портал на тонкий план, кто бы мог подумать… Если бы не услышал об этом от вас, от пророчицы, то не поверил бы. Но вы — особая. Поэтому я помогу вам. Даже если у моего… у моего друга не останется шансов.
— Благодарю вас, князь, — церемонно склонила голову девушка.
Над горизонтом показался край солнца — ослепительно яркий, и сухая газета домов вспыхнула, занялась оранжевым светом, ожила…
— Жарко будет.
— Похоже на то…
О, эта странная песня вдали…
Так море тоскует в закатный час,
Когда у причала стоят корабли,
И грустные пары танцуют вальс.
Дивная песня, голос морской,
Зов, что приходит из черных глубин…
Голос, что просит: останься со мной,
Ты — я ведь знаю — устал быть один.
Ты потерял и свой дом, и любовь,
Ну же, не бойся, следуй за мной!
Здесь, среди сонных подводных лесов,
Ты обретешь долгожданный покой…
— Что это ты всю дорогу напеваешь?
Этна лениво потянулась, насколько позволяло кресло. Зевнула.
Почесала нос.
Снова зевнула.
И только потом приподняла ресницы и в упор уставилась на меня по-кошачьи зелеными отстраненно-любопытными глазами.
— Что, уже приехали? — грубовато спросила Этна, словно это я была виновата в том, что дорога тянулась так долго.
— Нет, — ответ мой прозвучал, словно оправдание. Голова болела ужасно — самой противной разновидностью ноющей, настырной боли в затылке. Будто канат из-под черепа тащат… Этне повезло — она могла спать где угодно, даже, кажется, на потолке. А вот для меня самолеты и вообще любые ночевки в транспорте превращались в сущий кошмар. — Нет, не приехали.
— Тогда какого ты меня будишь? — поинтересовалась моя подруга совсем не по-дружески и сползла по креслу, прикрывая глаза. Волна ее рыжих волос, до этого спокойно лежавшая на спинке, соскользнула по обивке и до завидного густым потоком накрыла лицо.
Этна оглушительно, на весь автобус чихнула, мотнула головой и, лохматая, агрессивно уставилась в пространство.
— Ты что-то мурлыкала себе под нос, и мне стало интересно. Это новинка, да? Знаешь, я за современной музыкой не слежу… — забормотала я. Не говорить же прямо, что надоело мне коротать дорогу в одиночестве.
— Я во сне не разговариваю, — огрызнулась Этна и уселась, взъерошенная, как сердитая кошка со вздыбленной шерстью. — Врешь небось.
