Одним из первых лауреатов международной премии «Лотос», присуждаемой писателям, внесшим наибольший вклад в развитие литературы Азии и Африки, стал вьетнамский прозаик То Хоай. Премия была вручена в 1970 году в Дели, и делийские торговые фирмы, фешенебельные магазины засыпали лауреата яркими рекламными проспектами и заманчивыми предложениями: как лучше истратить полученные им пять тысяч фунтов стерлингов. Кто-то из индийских друзей посоветовал соблюдать осторожность, открывая на стук дверь в номере гостиницы, потому что город не свободен от злоумышленников. Но То Хоай только улыбался в ответ своей чуть загадочной улыбкой — в ней было и доброе внимание к собеседнику, и едва заметная лукавинка — друзья беспокоились понапрасну. Вьетнам переживал тяжелые годы борьбы с агрессором, и писатель сразу же целиком передал премию в фонд сражающегося народа, которому он безраздельно посвятил и свою жизнь, и свой писательский талант. То Хоай начинает как писатель критического реализма на заключительном этане его развития во Вьетнаме на пороге 40-х годов и впоследствии становится деятельным участником создания новой культуры ДРВ.
Будущий писатель, мальчик Нгуен Шен, родился 16 августа 1920 года в пригороде Ханоя. Привязанность к родным местам он сохранил на всю жизнь — это, в частности, выразилось и в том, что свой литературный псевдоним — То Хоай — он составил из первых слогов названия реки То-лить, протекающей неподалеку от родной деревни Нгиадо, и названия уезда Хоайдык, в котором эта деревня расположена. В деревне Нгиадо кустарным ткачеством занимались почти все — земли в общине было мало, и прокормить она не могла, а труд ткача, нескончаемо монотонный и тягучий, будто нить, кое-как мог обеспечить существование (что в колониальном Вьетнаме уже считалось большим счастьем для простого труженика). Такую невеселую и трудную жизнь вел и отец Нгуен Шена, бедный ремесленник.
Будущий писатель рос настоящим мальчишкой из ханойского предместья — смышленым и бойким. Родители решили дать ему образование и определили в школу, путь до которой был не близок. Случались дни, когда ему удавалось сократить скучную дорогу, уцепившись за буфер трамвая (денег на билет у него, конечно, не было). «Благодаря этому, — с улыбкой вспоминает писатель, — у меня оставалось время до начала уроков, и я бежал в зоопарк; там я дразнил мартышек и кидал камешки в клетку с тиграми. За этим увлекательным занятием я нередко забывал, что надо идти в школу». Учился он не очень старательно, в чем чистосердечно признавался потом старейшему писателю Нгуен Конг Хоану, бывшему учителю. Все же именно школа, и прежде всего школьные друзья, пробудили в нем любознательность и любовь к книгам. Он читал много — все, что попадало под руку.
Окончив в 1938 году школу первой ступени, Нгуен Шен возвращается к отцовскому ремеслу. Между тем времена переменились. Победа Народного фронта во Франции, — борьба Коммунистической партии Индокитая привели к тому, что несколько смягчились жесткие запреты колониального режима. Ткачи-кустари организуют товарищество, секретарем которого становится «грамотей» Нгуен Шен.
У юноши пробуждается интерес к литературному творчеству, он начинает посещать редакции изданий коммунистической партии, получившей право на полулегальное существование, там он встречается с литераторами и публицистами, существенно повлиявшими на его судьбу. Как это нередко случается, будущий видный прозаик поначалу тяготеет к поэзии. «Иногда я сочинял стихи и посылал в редакции газет. Газеты их не печатали», — пишет он. Впрочем, некоторые юношеские опыты То Хоая все-таки увидели свет еще в 1938 году: эти стихотворные зарисовки обнаруживали тонкую наблюдательность автора и отсутствие умозрительности, что было уже само по себе ценно.
Однажды начинающему литератору повезло, и он получил место в обувном магазине фирмы «Батя». Устроив свои дела, То Хоай усердно пробует перо в разных жанрах. «Я все писал. Иногда какая-нибудь газета печатала мое стихотворение, рассказ или нарисованную мной карикатуру». Но коммерсант из будущего писателя явно не получился, и То Хоай вскоре остался без работы. Начались нужда, поиски места. «Году в тридцать восьмом или тридцать девятом я чуть не попал во Францию в качестве неквалифицированного рабочего», — рассказывает То Хоай. Кто знает, возможно, Вьетнам потерял бы одного из лучших своих мастеров слова, если бы не бдительность врача, «чиновного господина доктора», который усмотрел мало корысти для Франции в тщедушном, низкорослом юноше-вьетнамце — То Хоай весил тогда всего сорок один килограмм. Лишив могучую европейскую державу скромного вклада этого потенциального чернорабочего, чиновник от медицины, сам того не ведая, сохранил для Вьетнама талантливого писателя.
«Тем временем, — вспоминает То Хоай, — разгоралась, все более ожесточаясь, вторая мировая война, шаг за шагом подступая к нам со всех четырех сторон. Индокитай скрючивался, будто сушеная креветка».
В душе безработного юноши, жаждавшего узнать мир, увидеть страну, рождается необычный план — с двумя своими сверстниками он задумал совершить паломничество по буддийским храмам Северного Вьетнама, которые, как правило, расположены в самых чудесных, самых живописных уголках страны. Трое паломников отнюдь не были преисполнены религиозного рвения и благочестия, их занимало совершенно иное: по дороге друзья заспорили, но не о буддийском богословии, а о Третьем Коммунистическом Интернационале и Четвертом — троцкистском. Дело кончилось потасовкой, и дальнейший путь То Хоай продолжал в одиночестве. Чего он только не насмотрелся в пути! Настоятель огромного пещерного Храма Благовоний оказался вовсе не аскетом-заморышем, а «кряжистым загорелым мужчиной, здоровяком с кривой физиономией хитреца». В соседнем поселке оказалось полно ребятишек, очень похожих на преподобного настоятеля, которых тот охотно брал к себе в послушники… А однажды ночью паломнику пригрезилась юная послушница — стройный девичий силуэт на фоне храмового колокола. Но паломничество его было грубо прервано местными властями, которые под конвоем препроводили странника в родные места.
