— Да ты никак замок сменила!
Сбитый с толку, он стоял в дверях и смотрел на круглую дверную ручку, которую пытался повернуть одной рукой, сжимая в другой старый ключ.
Она убрала ладонь с такой же ручки, только по другую сторону двери, и ушла в дом.
— Чтобы чужие не ходили.
— Чужие! — вскричал он. Еще раз покрутил ручку, со вздохом убрал в карман ненужный ключ и прикрыл за собой дверь.
— Хотя, наверно, так и есть. Мы теперь чужие.
Стоя посреди гостиной, она смотрела на него в упор:
— Что ж, приступим.
— Похоже, ты уже приступила. Ну и ну. — Он обвел глазами многочисленные стопки книг, с предельной аккуратностью сложенные на полу. — Неужели нельзя было подождать меня?
— Зачем терять время? — Она указала подбородком сначала налево, потом направо. — Эти — мои. А вот те — твои.
— Давай хотя бы посмотрим.
— Сделай одолжение. Смотри, сколько хочешь, но все равно: эти — мои, а вот те — твои.
— Нет, так не пойдет! — Он наклонился и стал перекладывать книги, хватая по одной то справа, то слева. — Придется начать с самого начала.
— Ты сейчас все перепутаешь, — возразила она. — А я, между прочим, потратила уйму времени, чтобы их рассортировать.
— Что ж поделаешь. — Тяжело дыша, он опустился на одно колено. — Придется потратить еще какое-то время. «Психоанализ по Фрейду»! Вот видишь? Как эта книга попала в мою стопку? Терпеть не могу Фрейда!
— Я просто решила от нее избавиться.
— Избавиться? Таким способом? Нечего навязывать всякий хлам чужому человеку, даже если это твой бывший муж. Значит, надо делить не на две, а на три части: для тебя, для меня и для Армии Спасения.
— Вот и забери с собой книжки для Армии Спасения — не я же буду этим заниматься.
— А почему, собственно? Позвони прямо сейчас. С какой стати я должен тащить эту макулатуру через весь город? Не проще ли…
— Ладно, ладно, успокойся. Не надо разбрасывать книги. Просмотри сначала мои стопки, потом свои. Если будут какие-то возражения…
— Я уже вижу: на твоей стороне лежит мой Тэрбер[1] — что он там делает?
— Ты сам подарил мне этот томик на Рождество десять лет назад. Неужели не помнишь?
— Разве? — сказал он и задумался. — Да, верно. Ну, хорошо, а что там делает Уилла Кэтер[2]?
— Ты мне подарил ее на день рождения двенадцать лет назад.
— Сдается мне, я тебя слишком баловал.
— Да, черт возьми, было дело. Жаль, что прошлого не вернуть. Может, не пришлось бы теперь делить эти книги, будь они неладны.
Он вспыхнул, отвернулся и осторожно подвинул одну из ее стопок носком ботинка.
— Карен Хорни[3] — мне она даром не нужна, зануда порядочная. Юнг[4]… Юнг получше будет, меня он всегда интересовал, но так и быть, можешь оставить себе.
— Ах, какое великодушие.
— Для тебя ведь на первом месте всегда были мысли, а не чувства.
— Тот, кто готов опуститься на любую подстилку, не вправе рассуждать ни о мыслях, ни о чувствах. Тот, у кого на шее засосы…
— Мы это уже обсуждали, сколько можно? — Он снова опустился на колени и стал водить пальцами по заглавиям на книжных корешках. — Ага, Кэтрин Энн Портер, «Корабль дураков» — неужели ты это одолела? Ладно, пользуйся. Рассказы Джона Колльера[5]! Ты прекрасно знаешь: этот сборник — из числа моих любимых! Забираю его себе.
— Нет, погоди! — запротестовала она.
— Забираю. — Вытащив книгу из середины стопки, он швырнул ее на пол.
— Осторожно! Испортишь обложку!
— Моя книга, что хочу, то и делаю. — Он подтолкнул сборник ногой.
— Представляю, если бы ты заведовал городской библиотекой, — сказала она.
— Так, Гоголь: не интересуюсь, Сол Беллоу[6]: не интересуюсь, Джон Апдайк[7]: стиль — неплохой, но мысли нет. Не интересуюсь. Фрэнк О'Коннор[8]? Ладно, бери себе. Генри Джеймс[9]? Не интересуюсь. Толстой — не упомнить, кого как зовут: вроде даже интересно, только очень много наворочено, — оставь себе. Олдос Хаксли[10]? Стоп! Ты прекрасно знаешь, что я ценю его эссе куда больше, чем романы!
— Собрание сочинений нельзя делить!
— Это еще почему? Ты собираешься поделить даже малыша. Романы оставь себе, а идеи заберу я.
Схватив три тома, он метнул их по ковру на другую половину гостиной.
Перешагнув через книги, она принялась изучать стопки, которые сама сложила для него.
— В чем дело? — возмутился он.
— Надо кое-что пересмотреть. Заберу-ка я назад Джона Чивера[11].
— Еще чего?! Тебе — что получше, а мне — что получится? Чивера не тронь. Вот тебе Пушкин. Скука. Роб-Грийе[12] — скука на французский манер. Кнут Гамсун[13]? Скука на скандинавский манер.
— Хватит навешивать ярлыки. Нечего заноситься, как будто я двоечница. Рассчитываешь забрать самые ценные книги, а меня оставить с носом?
— Можно и так сказать. Эти дутые авторитеты только и делают, что копаются друг у друга в пупках, поют взаимные дифирамбы на Пятой авеню и всю дорогу палят холостыми!
— Диккенс, по-твоему, тоже дутый авторитет?
— Диккенс?! На протяжении этого века ему не было равных!
— И то слава богу! Если ты заметил, тебе достается весь Томас Лав Пикок[14]. Вся фантастика Азимова. А это что, Кафка? Сплошные банальности.
— Так кто из нас навешивает ярлыки? — Он нетерпеливо перебирал то ее стопки, то свои. — Пикок. Едва ли не величайший юморист всех времен. Кафка? Глубина. Блистательное безумие. Азимов? Гений.
