Марк Корнуэлл ел хлеб с сыром, когда раздался стук в дверь. Комната была маленькой и холодной: горстка горевших прутьев в маленьком камине не согревала ее.
Марк встал и, прежде чем подойти к двери, стряхнул крошки сыра с одежды. Он открыл дверь: перед ним стояло маленькое сморщенное существо, едва ли трех футов ростом, одетое в изорванные кожаные брюки. Ноги у него были голые и волосатые, на теле — изношенная куртка алого бархата, а на голове красовался колпачок.
— Я гоблин со стропил, — сказало существо. — Можно войти?
— Конечно, — ответил Корнуэлл. — Я о вас слышал. Но я думал, что вы миф.
Гоблин вошел и устремился к камину. Присев на корточки, он протянул руки к огню.
— Почему вы считали меня мифом? — обидчиво спросил он. — Вы знаете, что существуют и гоблины, и эльфы, и другие из Братства. Почему же вы усомнились в моем существовании?
— Не знаю, может быть потому, что я вас никогда не видел.
— Я прячусь. Остаюсь на стропилах, там много укромных мест, и меня трудно увидеть. Некоторые читатели очень пугливы. У них нет чувства юмора.
— Хотите сыра? — спросил Корнуэлл.
— Конечно, хочу. Что за глупый вопрос?
Он отошел от огня и примостился на грубой скамейке у стола. Осмотрелся.
— У вас не очень легкая жизнь. В комнате нет мягкости. Все жесткое и суровое.
— Я доволен, — сказал Корнуэлл. Он достал из ножен кинжал, отрезал сыра, потом хлеба и протянул их гоблину.
— Грубая еда, — заметил гоблин.
— Все, что имею. Но вы ведь пришли не за хлебом и сыром.
— Нет. Я видел вас вчера вечером. Видел, как вы стащили рукопись.
— Ага. И что же вам нужно?
— Ничего, — ответил гоблин. Он откусил сыра. — Я пришел сказать, что монах, Освальд, тоже следил за вами.
— Если бы он следил, то задержал бы.
— Мне кажется, — заметил гоблин, — что вас совершенно не мучают угрызения совести. Вы даже не пытаетесь скрыть это.
— Вы видели меня, — сказал Корнуэлл, — и тоже не остановили. Тут дело гораздо серьезнее, чем кажется.
— Возможно. Вы долго здесь были студентом?
— Почти шесть лет.
— Больше вы не студент. Ученый.
— Особой разницы нет.
— Конечно, — согласился гоблин, — но вы больше не стыдливый школьник. Вы переросли простого студента.
— Возможно, но я не совсем понимаю…
— Дело в том, что Освальд видел, как вы крадете документ, и все же позволил вам уйти. Мог он знать, что вы украли?
— Сомневаюсь. Я сам не знал, пока не увидел. Я не искал его. Я даже не знал, что он существует. Снимая книгу с полки, я заметил в переплете что-то странное. Он был слишком толстый. Похоже было, что в нем что-то спрятано.
— Если это было так заметно, почему же его до сих пор никто не нашел? Можно еще сыра?
Корнуэлл отрезал еще сыра.
— На ваш вопрос ответить очень легко. Вероятно, уже сто лет книги не трогали.
— Затерянный том, — сказал гоблин. — Таких много. Не расскажете ли, о чем он?
— Рассказ путешественника. Написан несколько столетий назад. Очень древний почерк. Какой-то монах давным-давно прекрасно переписал его, со сложными разноцветными буквами и рисунками на полях. Но все — пустая трата времени. В основном это собрание небылиц.
— Зачем же вы его искали?
— В небылицах иногда скрываются зерна истины. Я искал упоминание об одном обстоятельстве.
— И нашли?
— Не в книге. В спрятанной рукописи. Я склонен считать, что книга копия с оригинала. Вероятно, единственная копия. Такие рассказы не часто переписываются. Должно быть, монах работал с рукописью путешественника. Он изготовил великолепную книгу, которой вправе был гордиться.
— Вы думаете, что его мучила совесть, и он пошел на компромисс: не переписал страницу, а спрятал ее под переплет?
— Что-то в этом роде, — сказал Корнуэлл. — Ну, а теперь поговорим, зачем вы пришли сюда.
— Монах, — сказал гоблин. — Вы не знаете этого Освальда, как я его знаю. Из всех подонков он самый худший. Для него нет святынь. Ни один человек не может считать себя в безопасности рядом с ним. Вы, должно быть, догадались, что он не зря позволил вам уйти.
— Мое воровство, похоже, вас не беспокоит, — заметил Корнуэлл.
— Вовсе нет. Я на вашей стороне. Много лет этот проклятый монах отравлял мне жизнь. Он пытался поймать меня, пытался стащить вниз. Я громко говорил о его грехах, старался так или иначе отплатить ему, но он продолжал меня преследовать. Вероятно, вы поняли, что я не желаю ему добра.