Ольга Толмачева
Я просто позвонил сказать…
— И что будем делать?
— В смысле? — Лена испуганно взглянула. — Опять что–то не так?
Она запнулась на последней фразе и замолчала. Пыталась понять, прокручивая в уме сказанное, что так напрягло Егора.
Они сидели в маленьком кафе в центре города, пили кофе. Вернее, кофе пила она. Егор заказал чай — зеленый. Лена почувствовала запах жасмина, когда наливал в чашку.
Она рассказывала, что была в Берлине — только вчера вернулась. Полетела на свой день рождения, поддавшись движению сердца.
Уже на вокзале показалось, будто город вымер — Германия праздновала Рождество.
После шумной Москвы Берлин показался непривычно тихим, провинциальным. Она торопилась на электричку, бежала по платформе, а теплый воздух дул в лицо, ласкал щеки, играл волосами — еще утром в Москве она куталась от холода в воротник: стоял дикий мороз.
Она рассказывала Егору, как вдруг подобрела и стала всем улыбаться — как дурочка, без причины, оттого, что хорошо… счастье…
Уже в аэропорту ощутила тепло, и потом захлестнуло, когда штампик в паспорт поставили. Лена запомнила этот миг, словно за спиной закрылись глухие ворота. Она даже обернулась: щелчок услышала. И взгляд засиял — тоже почувствовала…
Все вчерашнее, незавершенное, над которым еще по пути в аэропорт ломала голову, вдруг перестало занимать. Осталось за воротами… За границей…
И девушка на таможне, которая вскрывала сумку и перекладывала ее косметичку, кофточки, вдруг показалась симпатичной, и продавец в дьюти фри. Они удивленно смотрели на Лену и в ответ на ее оживление и сами расплывались в улыбке.
Хотя нет, раньше!
Радость Лена почувствовала гораздо раньше. Да–да, утром проснулась от солнечной мысли–толчка, которая подбросила с кровати: Рождество! День рождения!
А она ото всех сбежала…
Впервые в свой день рождения осталась одна.
— А вы меня не поздравили… — Лена робко взглянула. — Забыли?
Они были на вы, несмотря на историю. К прежнему ты было трудно вернуться — почти невозможно.
Егор мотнул головой. Было непонятно, что означал этот жест: согласие? Извинение?
— Я ждала…
— Я забыл. То есть не знал.
— Я вам говорила… 25 декабря — Рождество. Трудно запомнить? — Она обиженно скривила губы и отвернулась к окну.
На город спускались сумерки.
— Какая разница! Не имеет значения.
— Для меня имеет…
Лена вспомнила, как любуясь огнями, искала в Берлине компьютерный клуб, чтобы заглянуть в почту. Эта мысль навязчиво преследовала, но она ее прогоняла, словно хотела себя перехитрить. Письма не будет. Егор забыл, что она для него?
Знала, но в затаенных уголках сознания теплилась надежда: а вдруг? Вдруг поздравит?
На центральной улице в здании сквозь прозрачную стену она увидела компьютерный клуб и даже оплатила за возможность войти в сеть… Но в последний момент, испугавшись, передумала и оставила вопрос открытым, ведь если письма не будет… А так… Придумала для себя маленькую лазейку, хитрую уловку — надежду… Запутала следы…
За окном темнел город, в здании напротив погасли огни. В кафе вошла парочка, внеся с улицы дыхание холодного вечера.
— Что это? Музыка? — Лена прислушалась.
Егор повернул к динамику голову.
— Стив Вандер. «I just called to say I love you» — пропел. — Известная композиция. «And I mean it from the bottom of my heart…» Неужели не слышали?
Лена неуверенно пожала плечами.
— Нравится?
Она поспешно кивнула: «Очень!» — и радостно улыбнулась.
Когда–то Егор уже напевал ей эту мелодию. Взявшись за руки, они бежали навстречу радуге — после дождя… Солнечная дорожка летела в небо, а воздухе сладко пахло шиповником… «And I mean it from the bottom of my heart…» — да, так и есть: из глубины сердца…
Они не виделись целую жизнь. Думали, потерялись…
Егор внимательно слушал, как еще в аэропорту Лена внезапно подобрела и от собственной доброты раздулась в огромный светящийся шар, представлял ее — воздушную, нежную, — сияющим мячиком. От песни лицо вспыхнуло, и она, по–прежнему улыбаясь — растерянно, жалко — заморгала часто, словно ребенок. Казалось, заплачет. Услышал, как тихонько вздохнула, словно всхлипнула… Замолчала, уткнувшись в чашку.
Где он все это время был?
Порой казалось, что Егор чересчур пристально смотрит… грудь разрывало, Лена сбивалась с мысли. Переведя дух, вновь повторяла, как мчалась по нарядному, теплому — почти весеннему — Берлину, просто не могла идти спокойно — было так хорошо…
На Марктплатц она остановилась. Тихо играла музыка. Крутилась карусель с лошадками. Слышался детский смех. В блеске огней раскинулись ряды с рождественской выпечкой. В воздухе пахло корицей… Лена купила глювайн.
— Глювайн?
— Вино с фруктами. Рождественский напиток — божественный… — Лена зажмурилась и облизнулась. — Пробовали? На улице? У елки?
От пристального взгляда — на губах — окатило волной…
— Горячее? — хрипло спросил Егор и тоже провел языком по губам.
— Да, горячее…
Боясь встретиться взглядами, они отвернулись.
За окном медленно кружились снежинки…
Полчаса? Час? Еще немного, и она пойдет по шумному городу, мимо банка, центрального телеграфа, аптеки, к метро. Навстречу будут спешить люди, кто–то толкнет… Острые снежинки засыплют глаза.
