Леонид Сурженко
Я пришел умереть
Кто сказал, что мертвецы не видят сны?
Это сказка!
Кто сказал, что они не бывают грустны?
Это ложь!
Кто сказал, что они не мечтают о ласке?
Ты сам убедишься в этом, когда помрёшь.
Юрий Хой Клинских
У Гуги мы собирались после каждой «ходки». Пустой идёшь, либо «гружёный» — уж Гугин-то бар обойти трудно. И не то, что других за периметром не было. А вот сложилось так, что именно здесь собирались такие, как я или Шнур. По многим причинам. А самая главная из них — Гуга знал, что такое бродяжничать по Зоне. Знал нашего брата — сталкера не понаслышке и, соответственно, скромные и своеобразные запросы нашей братии изучил досконально. Да и… Тут, браток, ещё одно: коли после Зоны ты уходишь «туда», «в гражданку», тебе ж немного пообсохнуть надо. Совсем чуток. Мозги проветрить, нервишки устаканить. Может, и «подлататься» немного. Мало ли… У многих-то — семьи. Прямо «оттуда» домой не завалишь… Да и хабарок скинуть у Гуги — самое то: деньгу даёт реальную, потому что «здесь», на этом «берегу»… Там ведь, в Зоне, хабарчик не сдают… Там его ищут. А ежели и скупит кто — так разве что те, кто у самого периметра «пасутся», да за гроши сущие…
Мне вроде повезло. Кармашки набил, месячишко — два с Олькой протянем. Если не наглеть — то даже четыре. Нормально. Бывает и хуже. Со Шнуром — оно «похуже» и вышло. Вышли-то мы вместе, да ведь в Зоне «вместе» не ходят: не столь часто там штучки попадаются, за коими мы приходим. Как делить-то? Потому и — «бродяги». Вольные. И выбираться из Зоны уже лучше вместе. Швали всякой достаточно, да и… В Зоне в одиночку крыша едет. Стремительно. Ночь переночуешь — утро с улыбкой встретишь. Если, конечно, встретишь. Только улыбаться потом всю жизнь будешь…
Ладно, о чём это я? Да, о Шнуре… Беспокойный он, Шнур. Резкий. Сталк из него — что и говорить… Уважаю. Но вот характер… Никого на дороге не потерпит. Был бы послабше — били бы его. А так — здоров, как лось… В «прошлой жизни» то ли борцом, то ли многоборцем числился…
Сегодня у Гуги народу мало. Местные, да муть какая-то незнакомая. Да, вот ещё приятное: Гугина дочка, девушка — красавица, меж столиками курсирует. Милка-Миленка… Чернявая, но не чёрная, глаза — карий огонь… И смотрит всегда — будто смеётся над тобой… Не злобно, а так, вроде как любя. Все наши «старички» Миленку обожают. Есть за что. Эх, Миленка - Миленка, тебе бы парня найти подходящего… Только не здесь ты его ищешь. Сталкер — это шлак отработанный. Это, сестричка, инвалиды души. Да и тела — это уж как повезёт… Глупенькая, романтика тебе мерещится? Это так, пока с Зоной вплотную не познакомишься. Страшная она, Зона. И человеку места в ней не отведено. А вот же манит, сволочь… Ещё как манит… Как наркомана конченного. Неделю ещё высидеть могу, а потом… Тоска потом жуткая охватывает — не вытерпеть. Особливо как вечером за закат глянешь… Крылечко у нас аккурат на Запад выходит… И тянет, тянет туда — прям сил нет. Олька моя тогда сама не своя. Да удержать меня не может… И я это знаю, и она.
— Чё уставился? — вполголоса прохрипел Шнур.
Я проследил за его взглядом. Обычный мужик. Невысокого роста, в драном свитере. Из местных, вроде… Хотя не факт. Где-то я его видел… Где-то… Только вот взгляд изменился совсем. Взгляд незнакомый, да какой-то…
А Шнур уже пробирается в угол, расталкивая посетителей. Ему не возражают — народ здесь уставший, хоть и нервный, а Шнур… А Шнур здоров. И зол. И самое ему теперь «то» — это заехать кому-то в лоб. Хотя бы этому мужичку… Погоди… Погоди, Шнур…
— Ну — ка, стой… — опережая меня, перегораживает дорогу Шнуру Гуга. На широком лице — приклеенная улыбка, но глаза — глаза не улыбаются. Шнур упёрся в дородное тело Гуги, и стал, как вкопанный. Несмотря на искусственную ногу, оставленную Зоне на долгую и недобрую память, Гуга был человеком крепким.
— Ты это… Вернись назад. Ты что, не узнаешь его? Долго тебя ж не было, сталк… Это ж Саня. Санька-Отморозок. Пошли, пошли…
— Санька? Отморозок? — попытался припомнить Шнур, теснимый Гугой к нашему столику.
— Ага… Только теперь кличут его по-другому. Мёртвый… Санька-Мёртвый…
Саньку-Отморозка я знал. Местный алкаш. Молодой, наглый и разбитной. Большой фан «Сектора Газа». Впрочем, он сам являлся живой иллюстрацией к старым добрым песенкам покойного Хоя. Я помнил, как Санька орал свою любимую тему:
«Я не алкаш, и не пьяница я,
Водка, вино — это не для меня».
Частично это было правдой: пил Отморозок всё, что горит. Дрался со всеми, кто посмотрит не так. При этом был чрезвычайно жизнерадостным человеком. Немногие знали Саньку с другой стороны. А узнавшие его поближе утверждали: надёжней и добрей человека нет. Хотя со стороны в это верилось с трудом… Кормился Санёк, как и большинство местных мужиков, с Зоны. Ходил за периметр — недалеко, правда. Бил иногда кой-каких уродцев, таская их яйцеголовым. Проводил честной народ через «колючку» путями неизведанными. Дрянью всякой, вроде артефактов да оружия, не увлекался. При себе таскал разве что старый обрез, полученный кустарным способом из 66-й дедовской «тульчанки». Впрочем, пользоваться этим «инструментом» Санёк умел досконально. Особенной фишкой было его уникальное умение с одной подачи всадить в ствол сразу два патрона. Поэтому скорострельность Отморозка считалась феноменальной.
