Выздоровление

— Кто? — оборвав ровное дыхание, спросила Катерина.

— Я это, я, — прошептал Николай. — Встать надо.

— Опять?

— Ну, опять… Ты спи.

— Уснешь теперь. За содой?

Николай стал перелезать через ноги жены.

— Че молчишь-то?

— Да за содой, за содой. Ты потише, Витьку разбудишь.

— А ты — нет!

Николай не ответил и на ощупь пробрался на кухню. Бесшумно притворил за собой дверь, щелкнул выключателем. Морщась от жгучей боли и яркого света, задернул оконную занавеску — хотя какой черт будет его разглядывать в три часа ночи? — и подошел к шкафу. Сода у него всегда была наизготовку — немудрое, но верное лекарство. И не важно, язва там сидит или еще какая зараза, главное, помогало… Дожидаясь, когда пробьет отрыжка, Николай походил по кухне, по затертому половику, стараясь не попадать на голый пол, но терпения не хватало ходить прямо. Раньше хоть среди ночи пореже вставал… И все. И никаких мыслей. Только бы заглушить эту съедающую боль…

А наутро опять в мастерские. Вахтовая машина из Богдановки уходила рано, и на центральное отделение совхоза прибывали вместе с солнышком. Местные ремонтники подходили хорошо если к девяти, и богдановские часа полтора хозяйничали одни в гулких пустых цехах. Кому-то нужен был токарь, кому-то — кузница — ничего, ждали урочного часа. За инструмент никто особо не спешил хвататься, и Николая, с его-то болячкой, это злило. Он начинал возиться один. Сегодня пора было ставить коробку скоростей, муфту — с помощником запросто бы управились, а так… Поневоле он завидовал, как ремонтировали свои комбайны ребята из звена Карасева. Эти тоже ни на кого не оглядывались, а если что и надо было — требовали все вместе. Но сегодня Карасев один и тоже мается. Обходя своих калек, Николай — трактор, Карасев — комбайн, они переглядывались.

— Эй, Акимов, — не выдержал звеньевой. — Поддержи, будь другом, зерновую. Мои орлы, понимаешь, в район уехали…

Николай сдержанно кивнул, подошел к комбайну.

— Айн момент! Ключи подготовлю, — засуетился Карасев. — Тебе, гляжу, тоже помощник требуется. Приглашай! Долг платежом красен…

И не больно-то перетрудился Николай, но, возвращаясь с Карасевым к своему трактору, стер со лба холодную испарину. Ладони мелко подрагивали. Еще он чувствовал какую-то предельную легкость, но это не насторожило его, хотя обычно боль приносила ощущение перегруженного желудка.

— Коробку поставим, — сказал Николай.

— Ну, давай, впрягайся, — с ходу предложил Карасев, — а я наживлять буду.

Николай перелез внутрь рамы, «впрягся».

— Плотнее прижми, — перекладывая гайки с гусеницы в ладонь, сказал Карасев. — Все?

— Все. Ты… давай… Ну!

Навернув только верхние гайки, Карасев отложил ключи и, направляясь к своему комбайну, хлопнул Николая по согнутой спине.

— Обессилел, Акимов? Весенний авитаминоз! Коровы и те чувствуют. Ну, работай!

Выбравшись через гусеницу наружу, Николай хотел было распрямиться, размяться, повел было плечами, но его словно под дых ударили, боль затмила сознание, и он, не успев ухватиться за что-нибудь, повалился на промасленный пол мастерских рядом с трактором.

В чувство его привели уже в участковой больнице.

— Что у тебя? — тут же спросил главврач.

— Болит, — выдавил Николай, — язва… наверное.

— Желудок?

Он кивнул и сжал губы.

— Терпеть не можешь? Лена!

Николай на время перестал слышать, что говорят вокруг, не чувствовал, что с ним делают. В нос опять ударил резкий, отрезвляющий запах.

— Лена! Хотя не надо. Клинику всю смажем. Машину к подъезду! И позовите Марию Михайловну… Акимов, ты слышишь меня?

Николай шевельнул рукой.

— Давно у тебя? Ну, тем более, — с каким-то даже удовлетворением сказал главврач, увидев растопыренную ладонь Николая. — А что ж к нам не обращался? Ну, лежи, лежи… Лена! Где, наконец, Мария Михайловна?

— А она, Пал Палыч, за деньгами домой побежала…

Вскоре Николая в санитарной машине повезли в межрайонную больницу. Врачиха, ехавшая с ним и следившая за льдом в пузыре, говорила, что так правильнее всего, а то в Мордасове может рентген не работать, да и вообще… А что и как сложится в городе, она бралась сегодня же передать жене.

— Я сам скажу, — пробормотал Николай.

— Да, или так, — с готовностью согласилась врачиха. — Все будет хорошо.

По дороге, пока выбирались на асфальт, Николай впадал в забытье от охватившего его жара и потом, многими днями позже, вспоминал, что рядом с ним в санитарной машине ехала покойница мать. «Ах, сынок мой, сынок», — приговаривала она жалливо.

В тот же день Николай лишился двух третей своего желудка. Врачи в межрайонной больнице определили у него прободение язвы, спешно начали оперировать и продержали на столе почти пять часов. Еще дня три Николай провел в одиночной палате на разных подпитках, но место пришлось уступить, и его откатили в палату для выздоравливающих.

Все произошло в общем-то быстро, и жалеть ему было не о чем. Раз-другой, правда, передергивало от мысли, что все могло закончиться иначе, но Николай Акимов не такой уж был и впечатлительный человек. Главное, от соды отмучился!

Палата, в которую перевели Николая, была просторной, с высокими потолками и окном, чуть ли не во всю стену. Днем и ночью через это окно доносился шум улицы, близкого базара, и поначалу это даже как-то успокаивало и убаюкивало. Напротив Николаевой стояла койка тихого мужика по имени Петя, а ближе к окну располагались койки Лаптева и Каверзнева, городских моложавых мужчин; вслед за Петей и они подходили знакомиться. Палата вроде бы так и называлась «для выздоравливающих хирургического отделения», и Николай не собирался в ней долго залеживаться.