Выздоровление - [2]

Насторожили его порядки в отношении родных и близких посетителей. Его Катерина на шестой день приезжала к нему, но, не зная правил, угодила как раз в непропускной, неразрешенный час, а когда еще приедет, старушка из «приема передач» не сказала.

Первое время Николая донимали другие неловкости, неминучие для «лежачего» больного, и происходили они оттого, что ухаживала за ним молодая, молчаливая и резковатая в движениях девушка. Но вскоре, заметив сильное смущение соседа, ходить за Николаем стал тихий Петя.

Постепенно, медленнее, чем хотелось бы, Николай оживал. Уже убрали день и ночь маячившую у изголовья «систему», но неожиданно озадачил хирург Левшов, сказавший, что полежать придется не меньше месяца. Что делать, пришлось настраиваться.

Окрепнув, Николай стал разговаривать с Петей о разных пустяках, но сосед был проницательный и частенько говорил безо всякого повода:

— Ничего, раз не едут, значит, все чередом у них. Весна же, елки зеленые, сколько делов!

А городских родственники навещали часто, и они потом стремились наперебой подкормить Николая.

— Да не хочу я, — говорил он, запрокидывая голову на подушке, — мне моей болтушки хватает.

— Так тебе не бифштекс предлагают, а топленое молоко, ваше же, деревенское.

Николай видел очертания пестро раскрашенного термоса и, улегшись свободнее, улыбался.

— От молока я еще в армии отвык. Спасибо, не надо ничего.

И действительно, погорелец он, что ли…

А однажды Лаптева вызвали из палаты какие-то «сотрудники», а немного погодя Каверзнева — его «коллеги». Следом вышел потихоньку и Петя. Николай долго лежал один, прислушивался, как за окном кто-то пытался завести машину. Визжал стартер, хлопали дверцы, капот, кричала женщина… Первым вернулся Петя.

— Целое профсоюзное собрание там, — кивнул на дверь и усмехнулся.

— Какое собрание?

— Да сотрудники-то к нашим пришли. Гомонят, как на собрании.

Николай помолчал.

— А может, наши — начальники какие-нибудь? — спросил.

— Да не похоже, — Петя лег на свою койку. — Просто профсоюз побеспокоился.

— Какой профсоюз? — не понял Николай.

— Да что ты все «какой» да «какой»? — чего-то рассердился Петя. — К нам не приедут, не беспокойся.

Николай не стал больше приставать. Лежал, думал. Профсоюз какой-то… Был у них в совхозе рабочком. Ну и что? Чем он занимается, никто не знал толком.

Вскоре вернулись и Лаптев с Каверзневым, нагруженные пакетами с едой и книжками. Они бойко переговаривались, словно навеселе были. «Дружки, наверное, приходили», — определил Николай.

— Ну, братцы, ждите перемен, — обратился к Николаю и притихшему Пете Каверзнев. — У нас уже началось.

Но о том, что «началось», ему было интереснее поговорить с Лаптевым. Николай и Петя помалкивали. По оживлению «сотрудников» видно было, что профсоюз — это хорошо. «Инженерно-техническое», «организационно-политическое», «административно-бюрократическое», — слышалось от окна. Так и богдановские мужики умели: один просто матом кроет, а другой еще «распро-» и «перетуды-» прибавляет…

Вскоре Николай уже сидел на своей койке, свешивая мосластые, давно не знавшие загара ноги, а еще через день-другой встал на них. Правда, здоровее он себя не почувствовал, хождение по стеночке больше разоблачало его слабосильность, но радовало то, что в помощниках он уже не нуждался.

Возвращаясь из процедурного кабинета, они с Петей садились в кресла под пальмами и отдыхали, глядя через широкое окно на оперившийся больничный сад. В конце апреля долго продержалась непогода, случались дожди и в начале мая, а это и разговор их определяло.

— Свояк приезжал, — сказал как-то Петя. — Ничего, говорит, с посевной не получается. Погода сам видишь какая, а новый директор не на сев, а на культивацию нажимает. Такая, говорит, поздняя посевная раз в десять лет бывает, давайте с овсюгом бороться, зеленый пожар тушить. По третьему разу утюжат!

— Ну и что, — пожал плечами Николай, — правильно.

— А когда же пшеница будет расти, ты что!

— Ну, и овсюг тоже беда, — неохотно сказал Николай. — Овсюг, осот, молочай… У нас из-за них всходов не видно бывает. Видать, и в вашем районе так же… Петь, а сам ты кем работаешь?

— Я? Я радист. На радиоузле. Мы там со свояком. А что, думаешь, не разбираюсь? Да я же вырос в селе!

Николай смутился.

— Да я ничего, — пробормотал. — Тут все от погоды зависит. А вот интересно, — доверительно, чтобы сгладить неловкость, спросил он, — могут мне после такой операции, ну, скажем, колесный трактор дать?

— Инвалидность тебе дадут, — вдруг осадил его, точно в отместку за что-то, тихий Петя. — Третью группу — точно. А про трактор забудь и думать.

Это смутило Николая. Ну, трактор — ладно, а что вообще будет с ним после больницы? То нельзя, это нельзя… Главное, пока язва сидела, можно было, а вырезали — сразу нельзя.

— Ну, сразу, положим, не сразу, — рассудил, подобрев все же, Петя, — что нельзя, то нельзя и до операции было… Да ты молодой еще, чего там — тридцать пять. Еще наломаешься.

Но с того дня и началась маета. Николай силился заглянуть на неделю, на месяц вперед, и ничего у него не получалось. Никогда не было у него особой нужды — жизнь планировать…