Пялиться в микроскоп на препарат вируса Эбола – нет, не так представляла себе Анна свой день рождения. День уже заканчивался, а она все сидела в мрачной лаборатории, разглядывая образцы. Ей хотелось усложнить экзаменационные вопросы для студентов из продвинутой группы, не доводя, однако, до таких крайностей, как геморрагическая лихорадка. Большинство выпускников осядут в роскошных загородных клиниках Массачусетса, а не в Кот-д'Ивуар, в конце-то концов. Вот только настоящей причиной, по которой она все не уходила домой, было желание совершить еще одно путешествие в страну клеточных аномалий.
Она снова просмотрела отобранные слайды: шесть образцов пораженных лейкоцитов и два – эритроцитов: серповидно-клеточная анемия и фаворит всех экзаменаторов – злокачественная лейкопения. Этого вполне хватало. Но она добавила еще острый лимфатический лейкоз – последний и самый простой тест, замечательная вещь, если смотреть глазами цитолога. Подправив фокусировку, Анна пристально всмотрелась в слайд. Через окуляр микроскопа лейкоз выглядел завораживающе красиво: кипение клеток, четко очерченных и ярких, как конфетти из праздничной хлопушки.
Анна выключила настольную лампу и начала собираться, но тут ее внимание привлекла коробка с редкими образцами вирусов. Почему бы и нет? Лучше разглядывать лихорадку долины Рифт, чем пятьдесят с лишним свечей на торте. Грета, ее подруга, попыталась было уговорить ее на вечеринку, но Анна и прежде не соглашалась на праздники в свою честь, тем более она не хотела никакой вечеринки сейчас, через три года после полувековой отметки.
Ей всегда казалось, что она получает более чем справедливую долю того, что делает жизнь замечательной. И все-таки, никак нельзя было ожидать того, что получилось в итоге: преподавание в «неполном» колледже[1], вдовство, отдаление от своего единственного ребенка и жизнь в абсолютно пустом таунхаузе[2]. Как правило, жилье нижней части среднего класса или молодежи. После недавнего приезда грузовика компании «Гудвилл» в квартире остались только письменный стол, ее виолончель, кресло и кровать. И ничего больше – даже кастрюль или диванных подушек.
Анна приехала сюда год назад. Предыдущая владелица просто бросила в квартире свои пожитки и уехала в Корею. Агент по недвижимости обещал все вывезти и навести чистоту, если Анна надумает въезжать. Но ей хотелось, чтобы все осталось как было – вплоть до умерших гиацинтов и внушительных коллекций клоунских фигурок и банок из-под «пиратского» печенья[3]. Она не смогла бы сейчас жить среди своих старых вещей: изящного китайского фарфора и старой мебели, заполнявших оставшийся на северном побережье дом. Дом в стиле Тюдоров, который она разделяла со своим мужем. После смерти Хью Анна отдала все на хранение и начала переезжать из одной меблирашки в другую.
Квартира была забита дешевыми вещами, которые поначалу ничем Анну не беспокоили. Ничто из окружавшего ее не представляло какой-либо ценности и не несло груза воспоминаний. Вещи ничего ей не говорили, и ничто не напоминало о смерти мужа. Кофейный столик был испорчен следами от кружек не теми, кого она любила. Одинокий носок, завалившийся за бельевую корзину, не смог бы найти пару в ее платяном шкафу. Даже с фотографий смотрели на нее чужаки: поглощенные собой и друг другом девушки на лыжном курорте и многочисленные изображения женщины, вероятно прежней жилички, в сопровождении мужчины – родственника, мужа или любовника. Женщина неуверенно улыбалась, как человек, в последний момент приглашенный на вечеринку.
Две недели назад, когда Анна вспомнила о наступающем дне рождения, она решила, что больше не будет жить в окружении пронумерованных бархатных клоунов и коробок из-под печенья, орущих «Так держать, приятель!», каждый раз, стоило вам открыть крышку. И она позвонила в фирму «Гудвилл».
– И что теперь? – спросила Грета, войдя в опустевшую квартиру. – Что ты собираешься с этим делать? – Кухня была абсолютно и окончательно опустошена, даже солонки не осталось. – В любом случае, ты не можешь жить так!
Анна пожала плечами:
– Там видно будет.
Но конечно, Грета была права; последние две недели она таскала Анну по аукционам, хотя той не были нужны ни ободранные кошками диваны, ни поцарапанные столики.
Анна открыла ящик стола, и ее взгляд наткнулся на шпильки, купленные с Гретой в прошлое воскресенье. Двенадцать из них были украшены омерзительными брошками, сделанными из волос умерших, чтобы украшать головы живых[4]. Сами по себе они, разумеется, вовсе не были ей нужны, и она приняла участие в аукционе только из-за подозрения, что все волосы содержали сходные ДНК. Вот это и заворожило ее: как могла женщина, носившая их, пережить такие трагические потери? Большинство ее современниц в надежде остановить смерть сделали бы только одну. Анна восхищалась этой давно умершей матерью и тем фактом, что каждая смерть была по-особенному увековечена, а не просто занесена в общий скорбный список.
Анна снова включила микроскоп и поместила под линзу несколько прядей того, что, несомненно, было детскими волосками. Волос был светлый и волнистый, кутикула гладкая, как перышко, – определенно детский пушок. Ребенок либо умер при рождении, либо вскоре после него. Ни одного выдающего возраст повреждения.
