Силецкий Александр Валентинович
Все гении мира
Когда кругом слишком много людей, кажется, будто попал в темный лес. Заглянуть в лицо прохожего, понять, о чем говорят его глаза, - это странное желание кому на улице приходит в голову? Подойди к человеку, пристально-пытливо посмотри - он испугается, он не привык, чтобы другие, чужие, просто так интересовались им. Каждый человек - это клетка с соловьем, укрытая темным покрывалом; я это понял лишь недавно. Я ехал тогда в метро, возвращаясь с работы. Рядом со мной сидел гражданин преклонных лет, крупного телосложения, с тем особым видом недовольства и усталости на лице, которое, как данность, как родимое пятно, проносится через всю жизнь и не исчезает никогда - даже во сне, даже после смерти. В руках мой сосед держал газету, но сам сладко спал. Изредка газета выскальзывала из его рук, он спросонья ловил ее, машинально переворачивая новый лист, словно и в самом деле читал, и спал дальше. Мы миновали остановок пять уже, но незнакомец и не думал выходить напротив, было совершенно очевидно, что ехать он намерен долго, может быть, до самого конца... "Стоп, но ведь это кольцевая линия!" - вдруг осенило меня. - Эй, гражданин, - осторожно тронул я соседа за плечо. Он приоткрыл глаза и сонно уставился на меня. Газета снова выскользнула из его рук, и он не успел ее поймать. - Вы остановку свою не проспите? - Ерунда, - мотнул он головой.- Нормально. - Мы проехали почти что полкольца... - Мне дальше... - Да ведь вы вернетесь на прежнее место! - А куда спешить? Я с сомнением пожал плечами. - Не подумайте, что я какой-нибудь дешевый чудак, - кисло усмехнулся он. Но, знаете ли, иногда это приятно. - В смысле? - А приятно так вот - все по кругу да по кругу... Это, знаете ли, успокаивает... - Спать в метро? Не понимаю... - Я не сплю. Немножко отключился - верно. Просто сейчас пик, давка, духота... Конечно, разморило... А в другое время, знаете ли, очень любопытно посидеть тут, доложу вам. - М-да? - А вы вглядитесь-ка в людей, в их лица, постарайтесь. За день четверть города, поди, здесь проезжает. Каждый занят своим делом, по уши в своих заботах, да... А я сижу и наблюдаю, все пытаюсь докопаться, представить себе, что вот этот пассажир, к примеру, - гений. И вон та гражданка в шляпке - тоже... Что вокруг все - гении... - Да вам-то что за дело?!- неподдельно изумился я.- Ну, пусть себе... - Зачем мне гении?- переспросил сосед. Он пошевелил перед собой пальцами, будто хотел выловить из воздуха некую формулировку, некий всеобъемлющий и осязаемый ответ...- Вы очень спешите?- вдруг обратился он ко мне. - Ну, в общем... То есть вовсе не спешу, - с поспешностью ответил я, заинтригованный тоном, каким незнакомец задал свой вопрос. - В таком случае... Мой сосед помедлил. - Ну, хорошо,- сказал он.- Это можно... Я, пожалуй, расскажу одну прелюбопытную историю... Конечно, ваше дело верить или нет,- меня бы, знаете, ничуть не удивил ваш скепсис... Словом, это было все давно, и был я тогда молод и честолюбив... Да-а... Оптимизм во мне фонтаном бил. Как из Самсона в Петергофе...
Он поднялся рано утром, едва сентябрьский рассвет коснулся крыш домов, и сразу понял, что сегодня и впрямь у него получится это. Собственно, все было готово и двадцать раз проверено - покуда на бумаге, разумеется, гораздо раньше, но именно сегодня должен был прийти успех. Порою задавал он сам себе вопрос: "Иван Закваськин, что ты делаешь? Да по плечу ль тебе такое?!". И сам себе смиренно отвечал: "А почему бы нет?". И вкалывал, как одержимый, до посинения в глазах. Многим увлекаются люди на этом свете. Одни разводят карпов, бегло читающих на протоэсперанто, другие сутками сидят и созерцают небо, укрепляясь в собственном умилении, третьи выращивают тыквы, у которых форма бублика, а размеры не более булавочной головки... Иные из таких чудаков достигают известности, подчас мировой. Им это льстит... Как ни странно, Закваськин ничем на первых порах не увлекался. Вел он скромную, со стороны не примечательную жизнь, как и все, каждый день ходил на службу, где уже много лет подряд занимал почетную, хотя и малозаметную должность конторского экономиста. Ежедневно клал он перед собою обыкновенный калькулятор и начинал разбирать, каков приход, каков расход, - скучнейшее занятие, по сути дела, и так как перед ним всегда лежала только счетная машинка, то и вид ее наводил на раздумья, имевшие характер сугубо вычислительный. Ничего нет удивительного, что именно в эти часы, которые, словно от сотворения мира, плыли по бесконечным рекам статистических упражнений, в мозгу Закваськина наметились некоторые сдвиги. Словом, в один прекрасный день поймал он себя на вполне необыкновенной мысли: а вот до чего же было б славно, если б вдруг он оказался гением, и все равно каким, к примеру, гениальным вычислителем,- тогда прощай проклятый калькулятор и -да здравствуют великие брожения ума!.. Потом ему явилась мысль, что, может, он и в самом деле гений, - дальше больше, возможно, кто-то другой гениален не менее его, просто это все сокрыто до поры до времени, не проявилось в нужный для истории момент вот только как узнать, действительно ли это так? И Закваськин начал действовать. Теперь часы работы летели с непостижимой быстротой: дело спорилось, счета нисколько не обременяли. Придя домой и наскоро поев, Закваськин доставал из шкафа старенький, фирменный арифмометр и погружался в лихорадочные вычисления; он спешил, словно гнал запущенный в конце года план, и беленькие цыфирки в окошке прыгали, как блохи, и пропеллером вертелась ручка, щелкали колесики, гремели шестеренки, и эти звуки были лучшей музыкой для увлеченного Ивана. Он создавал аппарат, невиданный, волшебный аппарат, способный охватить, объять всю Землю, всех ее людей и выявить немедля подлинно достойных среди них - великих, гениев, покуда не известных. И какая разница, кто станет ими - сановитый министр или отчаянный забулдыга,- гениев мало, ох как мало, а они ведь так нужны!.. Когда расчеты кончились, Закваськин взялся за постройку аппарата. Возводил он долго; на сооружение пошло буквально все, что только, хоть теоретически, могло сгодиться: и детали, невесть где добытые его приятелями, и железный лом, которого на свалках возле школ всегда полно, и даже кое-что из утвари кухонной: например, дуршлаг - он оказался несравненным фильтром в главном Блоке Сортировки Индивидуальностей... И потихоньку, шаг за шагом. Иногда, правда,, закрадывались в душу сомнения: тем ли путем он идет и вообще - так ли уж это нужно? Но Закваськин, умело лавируя среди своих чувств, исподволь, как и полагается истинному творцу, сокрушал все нехорошие мысли и уверенно двигался к намеченной цели. И вот настал день, когда аппарат, как говорится, доведен был до ума, и началась тогда суетная и злая беготня по всяческим инстанциям. Закваськин извелся совершенно, обивая пороги различных учреждений и вдалбливая в высоко парящие чиновные мозги смысл своего сокровенного дела. Он уже было совсем опустил руки и в припадке отчаяния едва не разрушил вовсе уникальный аппарат, как неожиданно в одной инстанции очнулись, призадумались, а после спохватились, "чем ведь черт не шутит..." порешило мудрое начальство, размышляя на досуге о сокрытых гениях мира сего и методе их отыскания, и тотчас затрещали телефоны, побежали во все стороны резолюции и циркуляры, и пожалуйста: прошло совсем немного времени, а уже была набрана пристойно-компетентная комиссия, составлены на всякий случай сметы, ежели аппарат себя примерно поведет, и дело сдвинулось. Так и настало утро долгожданных испытаний. Ровно в десять к Ивану заявилась утвержденная комиссия - ученые, врачи, один журналист, один милиционер и восемь чиновников непонятного профиля. Закваськин кланялся и шаркал ножкой каждому, кто заходил в квартиру: понимал - иначе впечатление останется не то... А это - крах надеждам, крах всему... Все расселись, кто где - на диване, в креслах, на стульях, - и Закваськин, невольно оробев при виде такого обилия значительных людей, искренне смущаясь, чуть севшим от волненья голосом произнес вступительную речь. Он вкратце рассказал, как родилась идея аппарата, показал расчеты, чертежи и под конец заверил всех собравшихся, что в случае успешных испытаний перспективы открываются - подумать страшно, до чего же хороши! Речь вышла удручающе казенной, Закваськин это чувствовал, и потому не преминул добавить: - И вот, знаете ли, ходят они среди нас, а мы их даже не замечаем. Вроде простой человек, а как с другой стороны взглянуть, в натуре - гений! И это, знаете, наш долг - помочь им найти себя. Вы представляете, какой тогда получится скачок во всем, сколько новых великих открытий, романов, симфоний!.. К звездам полетим!.. Нам, знаете ли, всем чертовски повезло!Он перевел дух и будничным тоном закончил:- А теперь я покажу аппарат в действии. Он выкатил из угла на середину комнаты странный прибор, похожий на рояль, и это невольное сходство вдруг придало эксперименту оттенок какой-то будничности и заурядности, словно и не решались в эту минуту судьбы людей планеты, а стоял и впрямь простой облупленный рояль, на котором Закваськин готовился весьма посредственно сыграть нечто бравурное и даже, наверное, пошловатое. Но ничего подобного не произошло. - Я подсчитал,- сказал Закваськин,- на Земле каждую секунду рождается около двух тысяч человек. Плюс-минус не играет роли. Вот я вам и предлагаю посмотреть процент гениев из числа родившихся пять минут назад. Машина сама укажет, кто они такие и где их отыскать. Если в этой группе гениев не окажется, проведем другую пробу. Вы согласны? Разумеется, никто не возражал. И тотчас защелкали переключатели, как костяшки на старых счетах, замигали лампочки всех цветов радуги, и машина заурчала,, заходили ходуном логические шатуны и закрутились шестеренки в Блоке Умственных Обоснований... Наконец, разверзлась в боку аппарата железная глотка и побежал из нее тоненький ручеек белой бумаги - лента с заветным ответом, которого никто на планете не ждал, но от которого отныне должны были зависеть сотни, тысячи еще неведомых судеб... - Сколько?- только и смог спросить председатель комиссии, когда Закваськин оборвал ленту.- Сколько, ну? Закваськин стоял бледный и испуганный; он не дрожал, нет, и голос его не сорвался, когда он, точно читал приговор, словно печатал на машинке каждое слово, дал ответ. - Сто процентов,- произнес он очень тихо. - Две тысячи - ровно. Наступило тягостное молчание, и только восемь чиновников непонятного профиля понимающе и деловито, не таясь, переглянулись меж собой. - Вторая попытка!- стараясь, чтобы голос звучал бодро, возвестил Закваськин. И вторая попытка дала точно такой же результат, и третья ничего не изменила - было ясно: продолжать эксперимент уже нет смысла. Все встали. - Позвольте,- встрепенулся журналист,- выходит, если я, конечно, верно понял, все-все люди на Земле - сплошь гении? Да? Все мы гении до одного, Ньютоны или Львы Толстые? - Да просто аппарат не до конца, наверное, отлажен или сам собой разрегулировался - так бывает,- предположил начальник комиссии. - Или вообще схема неверна,- добавил чиновник непонятного профиля, и все семеро его товарищей многозначительно усмехнулись. Было жарко, но Ивана вдруг прошиб холодный пот. - Это невозможно!- воскликнул Закваськин.- Уверяю вас! В схеме - полный порядок. Все, знаете ли... Он не знал, что говорить: слова не шли. Но надо, надо было как-то убедить... - Ну, не волнуйтесь, друг мой,- ласково взял его за локоть врач и улыбнулся.- Всякое случается. Нужно уметь смотреть правде в глаза. Не получилось, опыт не удался, и никуда от этого не денешься. Закваськин, заискивающе глядя на собравшихся, молитвенно сложил руки на груди. - Но, уверяю вас... - Милейший, мы же не на паперти! Всего хорошего. Если обнаружите неполадку и устраните ее - мы встретимся опять... Ищите, пробуйте, дерзайте! И комиссия ушла. Иван остался в одиночестве, потерянный, убитый. Но Закваськин все же был творцом и, как порядочный творец, доведший дело до конца, прекрасно сознавал, что труд, за который он взялся, завершен, что все построено, как надо, точка, и никакой оплошности, той позорной оплошности в отрегулировке машины, в каковой его несправедливо обвинили, допустить он, разумеется, не мог. Снова и снова проверял он каждый узел, каждое соединение, опять включал машину - тщетно, ответ был по-прежнему один и непреложен: из двух тысяч рождающихся каждую секунду, все две тысячи - потенциальные гении. Значит, и прежде так случалось, да, и будет повторяться вновь - гении, одни гении населяли планету во все времена, но где они, зачем их не видно, или, может, таланты их - спят, и некому разбудить дремлющий великий дух?! В тот день Закваськин извелся вконец; неистовый восторг - за всех живущих на Земле - и преклонение перед ними сменялись отчаянием, презрением и злобой: господи, во имя чего он потратил столько времени и сил?! Лишь для того, чтобы понять, точнее, уяснить себе, что все - это ничто? Но как тогда все мерзко и глупо устроено, если ты во всем лишь в потенции - от дурака до гения, если ты в конечном счете - и навек - духовный импотент, великий импотент, и радуешься жизни только оттого, что, в сущности, совсем себя не знаешь!.. Ни себя и ни других... Поздно вечером он разобрал свою машину и сжег над газом все ленты, на которых был записан ответ. Так-то лучше, объяснил он себе...
