— Но если бы не было снега, как бы могли поверить в бессмертие души?
— Какой интересный вопрос, мистер Уайльд. Но объясните, что вы хотели им сказать?
— Не имею ни малейшего понятия.
Оскар Уайльд,
ведя на ужин излишне серьёзную даму.
Говорят, что не бывает двух похожих снежинок. Но никто не удосужился это проверить. Над Академией они клубились в огромном множестве, они проносились вокруг углов тёмного здания, словно желая подчеркнуть его строгие линии. Гора Кейдон, высочайшая вершина Галлифрея, вытянулась вверх до границ атмосферы планеты, а Прайдонская Академия стояла высоко на её склонах.
Череда одетых в алые балахоны послушников бродила по башням в бесконечной зубрёжке протоколов и процедур. Со двора доносились звуки математической муштры: инструктора требовали мгновенных ответов на сложные задачи по темпоральной индукции. Некоторых особых учеников обучали в высоких башнях более тёмным предметам.
Но позади здания Академии кто-то ухаживал за цветком.
Растение расцвело крохотным жёлтым бутончиком, укрывшись в трещине серо-зелёного склона горы. Рядом с ним было сломанное дерево, а под деревом сидела фигура в балахоне и созерцала цветок. Это был простой, но выносливый цветок. Галлифрейцы называли его сарлейн, но Отшельник знал людей, которые могли бы назвать его ромашкой, или розой, или нарциссом. Он был сложный и странный, края его лепестков были в зазубринах и жилках. Он был очень красивым, но Отшельник знал, что для того, чтобы понять его, людям пришлось бы дать ему какое-то определение.
Это, на его взгляд, было самой неотложной задачей во всей вселенной.
Послушник спешил вверх по склону; он тяжело дышал, выдыхая облачка пара. Слёзы замерзали на его щёках. Он подошёл к мужчине в балахоне и сердито, словно собирался что-то у него потребовать, сказал:
— Они дураки! Слепые, равнодушные дураки! Они не видят, к чему это всё идёт, они не…
— Сядь.
Успокаиваясь и утирая лицо рукавом балахона, послушник сел и поклонился тёмной фигуре.
— Я рад, что ты хочешь продолжать своё… другое образование. Ты приготовил стих? — шептал голос из-под капюшона.
— Да. Я постился три дня и три ночи, я молил… те силы, которые ты назвал. Меня раскрыли.
— Тебя не накажут.
— Я почти ничего не понимаю в том, что написал.
— Конечно! — засмеялся старик. — В этом-то и смысл. Ты ещё слишком молод, чтобы помнить большую часть этого. Прочти.
И, дрожа от ветра и от надвигающегося времени, послушник начал читать.
Голова под капюшоном кивала, из темноты поблёскивал один глаз.
Пройдёт несколько веков, прежде чем послушник поймёт значение своей работы. А вот понять её саму… Возможно, это не случится никогда.
***
Было воскресенье перед Рождеством 1992 года, и прихожане деревни Челдон Боннифейс в графстве Норфолк одевались, запирали двери своих домов и выходили наружу. Было чудесное утро, вдали звонили колокола. Те, кто жил на окраине, недалеко от болот, приезжали на велосипедах или на машинах, покупали в центральном магазинчике воскресную прессу.
Морозный воздух был приятен старшему поколению, которое вспоминало о юности, о временах до телевидения, когда они лепили снеговиков и бегали по лесу, разыскивая друг друга по следам. Запах был такой, словно снег был уже близко.
Приближался не только снег. Об этом много говорили по пути на небольшой холм, на котором стояла церковь св. Христофора. Старики рассуждали о том, увидят ли они ещё одно Рождество, жёны говорили, что для этого времени года это необычная погода, и винили во всём какой-то там озон, а мальчики думали о том, не растут ли они, потому что всё вокруг становилось каким-то другим.
К такому же выводу пришли те, кто был внутри небольшой церкви. Преподобный Эрнест Трэло, викарий, ходил туда-сюда по проходу между скамьями и спорил.
Среди праздничных украшений и подношений никого рядом с ним не было. Органистка, миссис Уилкинсон, заболела. Но Трэло был не один.
С ним был Саул.
Саул был голосом, присутствием, с которым Трэло познакомил его отец, предыдущий викарий. Саул жил в этой церкви точно так же, как Трэло жил в своём теле, и был в этом месте под разными обличьями уже много веков. Трэло мог общаться с ним молча, но однажды уборщицы услышали, как Саул напевал гимны, и прозвали его призраком старого Саула Бредона, умершего в прошлом веке во сне, сидя на скамье.
Но Саул не был призраком. Он был скопившейся мудростью, разумом, сформировавшимся за очень долгое время в фокусе множества почтительных сознаний. Кельты-сеноманы называли его Cernwn, а каждый последующий народ давал духу холма своё имя.
Когда христианские миссионеры попытались провести над ним ритуал экзорцизма, Саул почти не удивился. Но его потрясло, что они, не преуспев в этом начинании, нашли прагматичное решение проблемы.
Они построили вокруг него церковь и объявили, что он то ли ангел, то ли милость Господня. То ли что-то другое.
Лишь первый преподобный Трэло, прадедушка Эрнеста, заговорил с Саулом вместо того, чтобы молиться ему. Осознав, что эта церковь — независимое существо, вовсе не божественное, старый Доминик занялся её образованием, как светским, так и религиозным.
