Спина Оулы содрогнулась от корней лекку до ступней обутых в сандалии ног. Танцовщица взобралась на край постамента Джаббы, как можно дальше от Жирнотелого, насколько ей позволяла цепь. Из кальяна струился едкий дым, густо висел в воздухе, застревая в горле.
Девушка качнула головой, и цепь зазвенела. Она проверила каждое ее звено, надеясь найти в ней слабое место. Не получилось. Уже два дня, два бесконечных цикла пылаюгцих двойных солнц Татуина, она не видела дневного света. И она догадывалась, что только помешала темным намерениям отвратительного хатта, потому что он обожал ее наказывать так же сильно, как предвкушал ее окончательное повиновение.
Они были аккуратны, эти гаморреанцы, которые били ее сегодня утром. Она отказалась танцевать близко к Джаббе. Оула съежилась и постаралась забыть об этом. Питомец Джаббы, лопоухая помесь ящерицы и примата, уселся у нее в ногах и мерзко хихикал, когда гаморреанцы растянули ее и начали методично избивать.
Она надеялась, что останутся синяки, которые уменьшили бы ее привлекательность для Джаббы.
Ее поручитель и соплеменник, тви'лекк Биб Фортуна, приблизился к ней и наморщил узловатую безволосую бровь. Он заговорил с ней резкими подергиваниями и взмахами толстых мужских лекку.
— Учись быстро! Ты стоила мне целое состояние. Даже вдвое больше. Ты доставишь ему удовольствие — даже если единственным наслаждением для него будет вид твоей смерти.
У Оулы осталось только две надежды; сбежать из этой обители смерти или просто умереть, что тоже будет побегом. Фортуна был единственным из обитателей дворца, кто разговаривал на ее языке. Эта мысль делала ее невыносимо одинокой. Мастер Фортуна сел за стол в нише, обвив лекку плечи Мелины Карнисс — танцовщицы человеческой расы, темноволосой и почти красивой.
Хвост Джаббы дернулся. Оула обхватила руками лодыжки. Она знала по-хаттски всего несколько слов («нет», «пожалуйста, нет» и «категорически нет»), но она хорошо научилась читать язык тела хатта. Какая-то мысль сейчас доставила ему удовольствие.
Ей вспомнилась старинная песня со стихами без рифмы: «Только преступник предпочтет выживание чести. Если любишь жизнь слишком сильно, ты потеряешь лучшую причину для жизни». Она выучила эту песню, когда была ребенком. Жизнь была опасна. Оула жаждала жизни как воды и желала испить смерть, как вино, быстро и сполна.
Но не слишком скоро.
Потом она услышала то, что взволновало Джаб-бу: звуки крика и борьбы, доносившиеся от входной лестницы. Она с трудом слышала их сквозь головной убор. Танцовщица видела, как мастер Фортуна показал шипастую кожаную повязку Джаббе, говоря по-хаттски и поглаживая один из своих узловатых наростов заостренным когтем. Потом он надел на нее этот завершающий штрих предмет одежды и застегнул у нее под подбородком. Металлические шипы на повязке заткнули нежные уши, блокируя все звуки, кроме самых громких — таких, как пение жалкой певички Сю и отвратительные высказывания Джаббы.
Она подняла голову и посмотрела в сторону входа. Повсюду, вокруг трона, в темных нишах и углах придворные отрывались от повседневных дел. Биб Фортуна повернулся лицом к центру зала и плавным шагом двинулся вперед.
Когда-то она восхищалась им. Теперь она презирала его шаркающие шаги и прикосновение его рук с когтистыми пальцами.
Два клыкастых гаморреанца втащили упирающееся существо. Будучи размером вполовину меньше каждого охранника, узник прыгал влево и вправо, отчаянно пиная толстую шкуру ног. Когда пинок достигал цели, гаморреанцы фыркали. Танцовщица догадалась, что у них это означает смех. Джабба резко дернул цепь. Задохнувшись, Оула упала спиной на липкую плоть. Короткая бородавчатая рука схватила ее чувствительную левую лекку и погладила.
Джабба развеселился при виде несчастного пленника. Один из гаморреанцев схватил его за ворот коричневой одежды из грубой ткани и сдернул ее, открывая костлявое существо со сморщенным лицом и светящимися желтыми глазами. Он что-то быстро затараторил Джаббе высоким голосом. Джабба изрыгнул нечто похожее на команду. Жуткие охранники привели приземистое четырехногое ракообразное в зеленой чешуе. Несколько придворных отскочили от него, другие отодвинулись в сторону. Даже мастер Фортуна предпочитал держаться от него на почтительном расстоянии.
Ракообразное взмахнуло передней лапой. Щелкнув, две пары клешней раскрылись, и между каждой парой когтей выдвинулся прямой тонкий коготь. Один из когтей влажно поблескивал. Пленник съежился и закричал.
У Джаббы затрясся живот от оглушительного смеха. Оула задрожала. Она не спала уже две ночи; если это продлится дольше, ей не хватит сил, чтобы сбежать, даже если такая возможность представится. Жизнь танцовщицы на привязи должна быть короткой и жалкой. Старинная песня крутилась в ее голове: «потеряешь лучшую причину для жизни…» Узник съежился, и двойная клешня схватила его за руку. Клешни сомкнулись. Он снова пронзительно вскрикнул, долгим высоким визгом, от которого у Оулы заломило шею. Она отвернулась, спрятав лицо в зловонной шкуре Джаббы, потом взобралась по его отвратительному животу. Она моментально забыла о рыхлой плоти под ее голыми руками и ногами. Джабба расхохотался, но ослабил ее цепь, возможно, чтобы не отвлекаться от агонии своей жертвы.
