До знакомства с Ксаном я понятия не имел о стране, которую называют Вратами джихада. Никогда не был в Пакистане и не помышлял, что стану писать о людях, которые решились туда приехать.
Ксан открыл мне другую жизнь, о которой я не подозревал. Его рассказы завораживали, действовали как крепчайший наркотик.
Готовясь к публикации, я не поленился и связался с рядом весьма уважаемых людей, которые работали в Пакистане примерно в то самое время, к которому относятся описываемые события. Все в один голос заявили: ничего, мол,подобного там не происходило, и персонажи, выведенные в книге, ничем не напоминают российских разведчиков и дипломатов. Думаю, что моими собеседниками двигала профессиональная осторожность, которая заставляет отрицать очевидное. А я вот убежден — изложенное Ксаном документально и правдиво. Это так же верно, как то, что меня зовут Александр Чагай.
Наше знакомство длилось недолго. Однажды Ксан исчез и больше не появлялся. Может, получил очередное задание,которое исключало поддержание прежних знакомств и контактов. Или сгинул в какой-нибудь азиатской глуши.
Александр Чагай
I. «Ни тоски, ни любви, ни печали...»
Ксаверий часто жаловался на родителей, которые при рождении дали ему «не то имя». Они мечтали о блестящем будущем для своего отпрыска, рассчитывали помочь ему выбиться в люди, стать кем-то видным и заслуженным. На деле вышло иначе. От претенциозного имени веяло вычурностью,церемонными манерами забытого прошлого, и парень предпочел короткое и звучное «Ксан», от которого за версту несло мальчишеством, тягой к приключениям и риску.
Выбор азиатского направления закрыл перед ним комфортный и стерильно чистый Запад, обрекая на скитания по беспокойным и загадочным странам. Имея в багаже урду,дари, фарси, пушту и разные диалекты, Ксан исколесил весь Средний Восток и Южную Азию, однако наибольшую привязанность испытывал к Пакистану.деляла этого чувства. Терпеть не могла грязных дорог, дешевых дуканов[1], крепкого чая, щедро заправленного адраком[2]и жирным овечьим молоком, а также антисептических салфеток, без которых не обходилось ни одно из их странствий.При этом ничего не делала, чтобы отвратить мужа от ненавистной азиатчины, находя странное удовольствие в брюзжании и рассуждениях о загубленной юности. С еще большим энтузиазмом она стала предаваться этому занятию после того случая, когда ей пришлось вытаскивать мужа из ущелья за Малакандским перевалом — их джип сбросили с горной террасы, и Ксану переломало ноги.
Дождавшись выздоровления супруга, жена решила поставить точку в их браке. Они расстались без особых проблем (детей у них не было), и Ксан больше не пытался наладить, точнее, упорядочить свою личную жизнь. Он был женат на своей работе, этого ему вполне хватало. А у его бывшей половины все как-то не задалось. Еще раз вышла замуж, неудачно,развелась, постоянно испытывала нужду в деньгах и докучала Ксану денежными просьбами. Потом заболела какой-какой-то тяжелойболезнью, Ксан устраивал ее в лучшие московские больницы, но лечение не дало результата.
Ксан похоронил ее на Востряковском кладбище, где мы и познакомились — я приезжал туда проводить в последний путь одного из старых друзей и заметил мужчину, стоявшего над могилой в абсолютном одиночестве. Если не считать землекопов, разумеется. Тогда ему было лет сорок пять. Крупный, немного сутулый, он молча смотрел, как комья земли падают на крышку гроба.
Трудно сказать, что нас сблизило, наверное, общее чувство утраты. Ксану требовалось выговориться, а во мне он нашел благодарного слушателя. Кем я был, в конце концов?Пенсионером, бывшим инженером «Росводканала», словом,маленьким человеком. Со мной можно было безбоязненно делиться самым сокровенным, словно с котом или собакой.
Мы провели вместе несколько вечеров, которые стали для меня ярким событием. Допустим, в историях, рассказанных Ксаном, не было ничего необыкновенного, да только меня это не волновало. Они пробудили меня от спячки, в которой я пребывал вот уже не один год, подействовали как вспышка света в непроглядной ночи.
Больше всего меня завораживали не острые сюжеты, а психологические коллизии. Попадая в острые переделки,люди ведут себя совершенно иначе, чем того требуют их генотип, благоприобретенные навыки, моральные принципы,словом, все то, что вдалбливают в головы семья и школа.
Не скажу, что я во всем восхищался Ксаном. В нем были безжалостность, коварство, даже двоедушие. Но его воспоминания заставляли переживать, по-иному смотреть на мир.
Я взялся за перо, чтобы сохранить услышанное. Понятно, литератор из меня никакой, ведь все свои сознательные годы я посвятил инженерной работе и, помимо технико-экономических обоснований, сочинял разве что заявления об отпуске и служебные записки. Но бог с ними, с красотами стиля и совершенством письма: прежде всего я стремился запечатлеть на бумаге голую суть и смысл того, что случалось с Ксаном.
