Врата джихада - [2]

В тот первый вечер все началось с того, что я выразил со­жаление в связи с кончиной его жены, обронив пару баналь­ных фраз о том, как трудно терять любимых. В первый мо­мент мой собеседник не отреагировал. Только желчная гри­маса застыла на его широком, грубой лепки лице, с неистре­бимым южным загаром. Затем внятно и четко (удивительно— к тому времени он опустошил не меньше бутылки) он про­декламировал четверостишие из хадиса «аль-кудси»^[3]: «

Для меня осталось совершенно неясным, какое отноше­ние это имеет к нашему разговору. Впрочем, Ксан не стал упрекать меня в недогадливости. Поудобнее устроившись на кухонном стуле (забыл упомянуть, что мы сидели на кухне, в моей «двушке» в Печатниках), стал рассказывать о том, как его угораздило оказаться в тюрьме Фейсалабада. Неприятное место. Камеры там зимой не отапливались, летом — не вен­тилировались. Канализация не была предусмотрена, и нечи­стоты выплескивались прямо в окно...

Чтобы не захлебнуться мерзкой, вонючей жижей, ему при­ходилось вставать на носки, тянуться вверх всем телом, от­чаянно сожалея о своем — увы! — недостаточно высоком ро­сте. Всему виной были муссоны, которые, начавшись пару недель назад, разошлись не на шутку. Страна, долго изны­вавшая от жары и засухи, получила сверхнормативный уро­вень осадков в виде ливневых многочасовых дождей, сопро­вождавшихся грозами и ураганами. Смывались целые дерев­ни, стихия свирепствовала и в больших городах. Она захлест­нула бедные районы Фейсалабада, одного из крупных горо­дов пакистанского Пенджаба. Десятками гибли люди и жи­вотные; на улицах валялись разлагавшиеся трупы буйволов.

Гражданские власти старались как-то помогать людям,наводить порядок, а вот усилий тюремного начальства не было заметно. В подвальных камерах плескалась вода, сме­шанная с помоями и нечистотами, заключенные отсижива­лись на нарах.

Когда надзиратель препроводил Ксана в камеру и плот­но закрыл за ним железную дверь, новичка тотчас взяли в оборот двое дюжих паков^[4]. Раджа и Исхан были дакойтами,то есть профессиональными бандитами и творили по свое­му разумению суд и расправу. Русский ничем не успел им до­садить, но европейцы так редко оказывались в зиндане, что грех было не воспользоваться подобной возможностью и не унизить представителя «расы господ».

Ксан получил свою порцию тумаков, затем его швырну­ли в яму, находившуюся в углу камеры и использовавшую­ся в качестве нужника. Сейчас она была до краев заполне­на зловонной жидкостью. В одном месте, рядом с узким за­решеченным окном, где земляной пол шел резко под уклон,глубина достигала почти двух метров, и русского оттеснили именно туда. Любая попытка выбраться из этой клоаки ре­шительно пресекалась: Раджа и Исхан били Ксана по голо­ве ногами как по футбольному мячу. Из носа и рассеченной брови шла кровь.

Дакойты не торопились, растягивая понравившуюся им забаву. Временами они отвлекались и начинали вспоминать,как разбойничали, ради выкупа похищая скот, а также мир­ных обывателей. Особенно красочно живописал свои дея­ния Раджа, который около года назад с десятком подельни­ков захватил пассажирский автобус. В ожидании денег, кото­рые должны были доставить друзья и родственники залож­ников, дакойты подвергли несчастных пыткам, оказавших­ся в автобусе трех женщин изнасиловали. Исхан держался не так кичливо и признавал, что при всей своей удали и бес­страшии, он всё же боится в жизни двух вещей: всемогуще­го Аллаха и армии.

Так прошло около трех часов. Помимо дакойтов, в каме­ре находился еще один заключенный — пуштун по имени Гульман. Постарше (не меньше сорока, лысоватый, слегка обрюзгший) и поспокойнее. Хотя Раджа и Исхан предлага­ли ему поучаствовать в зверском развлечении, Гульман лишь изредка тыкал в русского грязной пяткой и делал это с явной неохотой. Порой в его угрюмом взгляде Ксан улавливал не­что вроде сочувствия.

Надзиратель время от времени заглядывал в камеру че­рез глазок, но не препятствовал экзекуции. Мучители Ксана вслух рассуждали о том, как следует поступить с их беспо­мощной жертвой. Собственно, вариантов было два — ждать,пока «русская собака» не сдохнет, захлебнувшись дерьмом,или ускорить процесс, свернув ему шею.

В том, что Ксан угодил в зиндан, не было ничего удиви­тельного. В то время он трудился в качестве регионального представителя неправительственной организации «Хелп мессенджер», занимаясь поиском пропавших без вести и помо­щью в чрезвычайных обстоятельствах. Эту НПО финансиро­вали щедрые скандинавы, а использовали в своих — не всегда гуманитарных — целях несколько разведок, в том числе, рос­сийская. Впрочем, случай, о котором пойдет речь, никак не был связан со спецслужбами. Али Азгхар Шах говорил, что Ксан сам во всем виноват, что нечего идти на поводу у жен­щин. Возможно, он был прав.

Ксан занялся Мариной Стожковой по просьбе российско­го посольства, которое, в свою очередь, получило инструк­ции «с самого верху». Ситуация на первый взгляд казалась заурядной. Пожилая мама в Тамбове имела восемнадцати­летнюю дочь, которая влюбилась в пакистанского студента Манзура, учившегося в Тимирязевке. Невзирая на сопротив­ление родительницы, дочка вышла замуж по большой любви и укатила в Музафаргхар (городишко вблизи Фейсалабада),где реальность обманула ее ожидания. Юный муж честно пы­тался применять на практике знания агронома, но зарабаты­вал не более тридцати-сорока долларов в месяц. В семейной жизни он переменился радикальным образом, перестав по­зволять молодой жене то, что в Москве считалось абсолют­но приемлемым: общение с подругами и друзьями, самосто­ятельное посещение кафе и ресторанов. По сути, супруга со­держалась взаперти, если не считать вылазок в магазины. Ее интересы были ограничены кухней и уходом за двумя деть­ми. Третий уже «нарисовался» в проекте, что сулило Марине полное отсутствие личной жизни еще годиков этак на пять.