Когда Заратустре исполнилось семьдесят семь лет, он вернулся к своей пещере, где расставался он с высшими людьми и где оставлял он новые скрижали. И увидел он рядом с пещерой брусчатку, и была она стёрта кирзовыми сапогами, и хруст подкованных каблуков прилип и присох к ней. И увидел он напротив пещеры пивную, и головомойку пивным шампунем устраивали в ней, и берёзовая каша пивного путча заваривалась в ней, и красный язык оратора полыхнул в ней и прижарился к ней. И увидел он скрижали, и написанное на них было написано расплывчато, а ныне по большей части стёрлось. И сказал Заратустра в сердце своём:
“А ведь знал, пишущий кровью, что кровь свернётся и засохнет и истлеет! Ибо кровь, когда выводишь ей письмена, становится мёртвой”.
И увидел Заратустра, что четыре записи остались разборчивы на его скрижалях.
“Бог умер”, — гласила первая.
“Сверхчеловек”, — гласила вторая.
“Разбейте старые скрижали!” — гласила третья.
“Так говорил Заратустра”, — гласила четвёртая.
И рассмеялся Заратустра, и смеясь, говорил так:
“Бог умер? Но разве фраза ”Бог умер” сама ещё не стала богом?
Сверхчеловек? Я знался с ним, но он знался с черепашками и летучими мышами. Теперь они вместе спасают мир, будто тот нуждается в спасении.
Разбейте старые скрижали? Не старцем для этого должно быть, но мышью. И кто же из моих учеников признал в себе мышь?
Так говорил Заратустра? Но эта фраза сказана не Заратустрой.
Вот что бывает, когда пишут кровью. Ибо кровь, когда выводишь ей письмена, становится мёртвой.
Прах к праху, тлен к тлену, моё к чужому. Ибо кровь, которой выведены письмена, больше не кровь.
Кровь к крови — вот что хотел бы слышать Заратустра! Но имя тому, что за этим следует — анафилактический шок.
Кто нуждается в переливании, тот нуждается во враче. Если бы по рецепту врача отпускали также и книги! Но то, чем выведены письмена, больше не кровь.
И Заратустра больше не пишет кровью”.
Так говорил Заратустра и покинул свою пещеру.
Долго шёл Заратустра на север и остановился в большом городе, который назывался: “Мокрая Вода”.
И ходил Заратустра по его улицам, и были прекрасны его башни и его подземные ходы, и его быстрые повозки, и светильники его ночей, и у каждого дома видел Заратустра баки для отбросов, и в каждом доме вёдра для отходов, и в каждой конторе мешки и корзины для мусора. И многие жители его сами были подобны отбросам и мусору.
И среди мусора нашёл себе Заратустра писчие принадлежности, и писал так:
“Я поведаю этим листам, откуда они берут своё начало.
Также поведаю я всем читающим о начале их века и их существования.
Не я ли некогда говорил: “Нужно ещё иметь в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду”? Воистину, Заратустра имеет в себе достаточно хаоса.
Сколь многие жаждут ещё устроить порядок! Ко всему прикладывают они линейку и циркуль, их слово — инструкция, их ритм — марш, их образец — кристалл.
И о кристалле говорят они так: “Лучший из углов его — прямой, лучший из цветов его — белый”. Можно ли придумать лучшую надгробную плиту?
Вслушайтесь! Когда стоит мёртвый штиль и гробовая тишина, воздух чист и подобен кристаллу. Тогда всякая соринка знает своё место.
Но вот рождается свежий ветер, и он поднимает в воздух пыль и сор — так начинается хаос.
И ветер крепчает, и хаос растёт, и сучок может попасть в глаз брата твоего, и бревно в твой глаз. Вынь же бревно из глаза твоего, ибо близится то, что рождается хаосом.
Вот оно грядёт — круговращение, что не нуждается больше в ветре. Ибо оно само рождает ветер и само поддерживает свои обороты.
Форма его идеальна, и втянувшееся в него движется кругообразно, а исторгнутое падает. И в сердцевине своей имеет оно глаз, и разве место в этом глазу сучкам и брёвнам? Нет, они движутся кругообразно и падают.
Рождённое рыхлым, носит оно имя бури, рождённое плотным, называется торнадо и смерч. И люди видят смерч, будто это тело — но нет, он всего лишь движение.
Так порядок рождается хаосом.
Всё, что есть в мире живого, по сути своей торнадо и смерч. Видел ли кто-нибудь живое без самоподдержания и круговорота? Воистину, люди видят живое, будто это тело — но нет, оно всего лишь движение.
Есть также то, что, будучи исторгнуто из движения живого, падает. Испражнениями зовут это люди — но это ещё не отбросы и не мусор.
Посмотрите! На испражнениях селится плесень и мухи. Выброшенное из одного торнадо и смерча находит свой круговой путь в другом.
Посмотрите! Человек потрошит рыбу и птицу, и бросая кишки, говорит: “Вот отбросы и мусор”. Нет, это не отбросы и не мусор — это пища для крыс.
Битые горшки и битые танкеры, зола костров и зола атомных котлов — вот что зовётся мусором. Впрочем, археологи зовут это культурным слоем.
У отбросов и мусора есть история. Некогда возникли и зажглись звёзды, из легчайшего газа возникли они. И, горя, оставляли по себе золу, что не могла больше гореть. Тяжёлыми элементами зовётся эта зола. Ныне из неё устроена твердь и миры, и человек ходит по тверди и мусору.
Некогда возникли и родились водоросли, водой питались они. И, питаясь, оставляли по себе ядовитый газ, что убивал живое. Кислородом зовётся этот газ — и воистину жизни пришлось кисло от него. Ныне из него устроен воздух, и человек дышит воздухом и мусором.
