Елена Хаецкая. Возможна ли христианская fantasy?
Как-то раз на семинаре у Б.Н. Стругацкого появился человек и, искательно елозя взглядом по собравшимся, таковое слово молвил: дескать, он — представитель одного православного издательства, а издательство это очень страдает от отсутствия денег, и вот оно решило слегка подправить положение и издать что-нибудь коммерческое. Например, fantasy. Только непременно православную. «Я вижу здесь много даровитой молодежи, которой такая задача по плечу», — заключил пришелец, обводя глазами брадатых мужей-фантастов, посулил денег и ушел.
Семинар составляли почти целиком атеисты; незадолго до происшествия с пришельцем дискутировался вопрос: оказало ли Евангелие, рассматриваемое как первоклассное фантастическое произведение, ощутимое влияние на человечество — так что сама идея христианской fantasy выглядела абсурдной.
Абсурдной представлялась она мне довольно долго и вот по каким причинам.
Житие святого, изобилующее чудесами, не есть fantasy, потому что в христианском мире эти чудеса были на самом деле. А христианский мир все еще длится — он еще не окончился, как окончился, например, мир эллинских божеств. Христианин не воспринимает эти чудеса как фантазию, напротив — они вполне реальны, как реальны подвиги белорусских партизан.
Чудеса же, связанные с миром язычества, для современного человека фантастичны и только, потому что живой языческой традиции, которая бы не пресекалась веками, больше не существует. (Не будем сейчас рассматривать языческие народы Крайнего Севера или индейцев — они все-таки составляют абсолютное меньшинство и литературный процесс затрагивает их только краем). Попытки коренного питерца с высшим образованием на полном серьезе выставить себя язычником — несостоятельны. В тайные капища Перуна я не верю. Разве что собираются люди, которые хотят заниматься сексом а) в лесу; б) тайно; в) с мощным подтекстом. Вряд ли подобные собрания имеют отношение к настоящему культу, бывшему на Руси в дохристианские времена.
Любой неоязычник согласится считать произведение с участием Перуна и Великой Матери вымыслом. Вымыслом будут и приключения героев, и похождения самого Перуна. С житием святого такого не произойдет, даже если оно положено в основу художественного произведения. Чуть ниже я приведу примеры.
Итак, fantasy и христианство — две вещи несовместные?
Такого представления я держалась до самого последнего времени, пока на «Бастконе-2002» не открыла мне глаза одна реплика Э. Геворкяна. В дискуссии о будущем российской фантастики он затронул вопрос о противопоставлении мэйнстрима и фантастики, шире — жанровой литературы. Условно говоря, мэйнстрим — это то, что остается после вычитания из литературы вообще «жанров» (минус женский роман, минус боевик, минус fantasy…). Мэйнстрим, как представляется на первый взгляд, противостоит жанрам: не заботится о читателе (не облегчает ему восприятие текста), постоянно уходит в разные интеллектуальные и формальные эксперименты, не интересуется ни сюжетом, ни героем, но служит самовыражению автора, который иной раз уподобляется девице, кривляющейся перед зеркалом: и так повернется, и эдак вывернется… Жанровые произведения, наоборот, обязаны заботиться о читателе, быть понятными, обладать сюжетом и героем, а самовыражение автора должно быть минимальным. Лучше, когда его вообще нет.
Но это — идеальная картина. На самом деле жанровая литература также не чужда экспериментов и изыска. Фантастика «отбирает» у мэйнстрима то исторический роман, то военный, а то и деревенский. Здесь надо заметить, что «исторический» или «деревенский» роман — не жанр, а, скорее, стиль. Например, астафьевская «Царь-Рыба» — о рыболовах и охотниках, но в стиле «деревенского» романа. Фантастика впитывает в себя разного рода философские и религиозные темы, и в результате в сознании читателя произведения Ричарда Баха и Умберто Эко могут стоять рядом с сочинениями Дэна Симмонса и Фрэнка Херберта. Наконец, появляются романы-fantasy, где сюжет вообще не важен — важны красивые картинки фантастических миров, по которым задумчиво бродят принцы и принцессы.
Чем же разнятся, в таком случае, эти пограничные произведения? Почему мы без колебаний проводим границу между «Отягощенными злом» и «Ста годами одиночества»?
Тирада Э. Геворкяна, прозвучавшая на «Бастконе», дает, как мне представляется, единственно правильный ответ на этот вопрос. Мэйнстрим и фантастика — параллельные миры, которые нигде не пересекаются, но параллельны в них не литературные факторы, а человеческие. У писателей, принадлежащих к одному из этих двух направлений, разные издатели, разные круги общения, разные авторитеты. Переход из одного мира в другой равносилен эмиграции, и писатель-фантаст, оказавшись в стане мэйнстримщиков, мгновенно теряет все свои очки и вынужден начинать с нуля. А там уж свои бизоны… Обложка может быть либо яркой-глянцевой, либо «стильной». Стеллаж в магазине может быть либо сразу после классики, либо в глубине, возле детской — читатель разберется и отыщет.
Эрго: сиди в своей тусовке и не рыпайся.
