Через пять минут он знал обо мне все: он знал, откуда, куда и зачем. За столиком в углу ресторана он сидел один, и меня подсадили к нему.
Я — лейтенант, только из училища, и он — капитан третьего ранга, тужурка, белая рубашка, холодное холеное лицо. Он пил и не пьянел. Когда я сказал ему, что не пью, он только кивнул и не стал приставать. Мне это понравилось, и мы разговорились. Вернее, говорил он, а я только слушал.
Ресторан уже перепился, женщин разобрали, и нам никто не мешал. Он говорил так, будто кому-то отвечал и тут же возвращался ко мне. Слова он говорил — как вколачивал, медленно и четко. Столько лет прошло, а я до сих пор помню его голос:
— …Мерзавцы, какие мерзавцы, боже ты мой! И такая мразь меня поучает. Море видел только из окошка. И все это размеренно и чинно, на дистанции, сволота… но так всегда было: кто-то плавает, а кто-то пожинает… Ну и где же мы будем служить, а, лейтенант? Еще не знаешь. Просись на атомоходы, лейтенант. Если уж служить маме-Родине, так уж в самой каке…
Правда, везде у нас кака, но там хоть год за два идет. И через десять лет такой, с позволения сказать, жизни, когда пенсия будет у тебя в кармане, ты станешь говорить правду, лейтенант, тебя как прорвет, и слова откуда-то найдутся нужные…
Через десять лет службы на лодках в офицере просыпается человеческое достоинство, так что просись на атомоходы, лейтенант…
Гниль подкильная, «вы знали, на что шли». Семнадцатилетним пацаном я знал, на что шел? Изложите в условиях контракта, что я сделаю одиннадцать автономок, а это три года под водой; напишите в бумажке, что в течение восьми лет у меня не будет своего угла и я буду таскаться по знакомым, изложите, что меня будут кидать с корабля на корабль, из базы в базу, сообщите заранее, что меня, может быть, бросит жена, отнимет у меня моих детей, нарисуйте всю мою жизнь, и я посмотрю — стоит ли…
А кстати, где они вообще, условия контракта? Ты женат, лейтенант? Нет? Молодец, не торопись, но учти, лейтенант, казарма для офицера не кончается, даже если он вырвался на берег и снял женщину. Казарма кончается тогда, когда рядом с тобой любимая женщина и твои дети. А вот найти такую сумасшедшую, такую увечную, чтоб за просто так моталась за тобой десять лет по углам, нелегко. У нас жены в Дофе [1] на чемоданах сидят, пока их мужья, лейтенанты, высунув языки, ищут квартиры, чтоб переночевать; и по десять штук в одной комнатушке — пять лейтенантских пар; и детские коляски у нас могут по ПКЗ [2] ездить, «вы знали, на что шли», суки; роддома нет, бабы рожают на гинекологическом кресле, так их ковыряет бог знает кто… Вот так, лейтенант…
Служба бьет сразу копытом в глаз. И ты либо выживаешь — либо мозг вытекает по капле.
Жизнь, сверкающая издали, как твой воскресный костюм, на поверку занюхана и наполнена горловым воем забытых богом гарнизонов…
И в этой блевотине бытия растут только одни цветы, лейтенант, — цветы надежды.
А надеяться у нас можно. Это сколько вам угодно. Отчего бы не помечтать. У человека нельзя отнять его мечты, поэтому человек служит на флоте…
Лейтенант флота русского — это Иванушка-дурачок. Червяк не успел превратиться в бабочку, а ее уже иголкой — тык! И на десять лет в гербарий!… Пока не облетит позолота…
Начало тускло, лейтенант, как вырванный глаз уснувшего карася. Хорошо, что ты не женат, оботрись сначала, пусть тебя одного помолотят мордой об стол, облупят романтику… И знай, лейтенант, что бы тебе ни говорили о долге, совести, чести — все это слова, и тот, кто их произносит, способен говорить о чужом долге, о чьей-то совести и о какой-то чести. Запомни: существует только твоя семья… Флот России, лейтенант, — явление драматическое и удивительное…
Флот оболган газетными щелкоперами, придворными проститутками, блюдолизами и шутами…
Флот унижен официальными сводками, обезличен, замазан, затерт, выпихнут крутыми ягодицами государственных мерзавцев на обочину империи и понукаем. И если армия — падчерица у государства, то флот — ее пащенок, пинками ему укажут на его место…
Флот бесправен — окрики, угрозы, истерия, втаптывание, уничтожение по капле. Обезличка возведена в ранг принципа. Ты не принадлежишь себе. Тебя просто нет, лейтенант, нет! Офицер продан на двадцать пять лет. Это государственный крепостной! Вещь! Штатная единица! Это галерник, обвехованный со всех сторон; это великий немой, он уже издает звуки, но еще не ясно, какие; он возмущен, но пока не понятно, чем. Для него существует один свет в окошке — дмб [3] , ну, еще перевод, может быть… Есть еще уход в запас через суд офицерской чести, но чести на флоте нет, а значит, и суда нет, есть отвратительная комедь, где ты — главный скоморох.
Свободен в пределах веревки. Иногда вешаются. Так происходит естественный отбор — службе-кобыле нужен сильный самец.
Мичман на флоте — это рабочая скотина. С ним можно сделать что угодно. При нем не церемонятся. Перед нижним можно даже раздеться, как перед платяным шкафом. Из матроса медленно, но верно выдавливается человек, выдавливается всем тем хаосом и кошмаром, в котором существует флот. Искалеченная психика вернувшегося с флота парня называется возмужанием, а всей этой мерзости присвоено звание «большой школы жизни»…
