В жизни часто случается так, что явление, казалось бы, давно всем знакомое остается, несмотря на все разговоры о нем, неизученным и непонятым. И чем больше о нем говорят, тем больше сгущается вокруг него покров тайны. Именно такой оказалась судьба даосизма — древней религии китайцев. С тех пор как первые европейцы — а ими были в основном христианские миссионеры — проникли в Китай, ни одно появлявшееся в Европе описание далекого экзотического царства на восточном краю Азии не обходилось без упоминания о «религии Великого Дао» и ее необычных служителях, совмещавших роли священников, магов, гадателей, врачей, государственных советников и даже мастеров воинского искусства. И образ даосов, и их разносторонняя деятельность, а в еще большей мере их учение, до странности органично сочетавшее в себе глубокую мистику и строгую науку, были настолько непривычны и попросту непонятны посещавшим Китай европейцам, что почти все они предпочитали не принимать даосизм всерьез, относя оригинальные черты даосской религии на счет «восточной экзотики». Очень долгое время — вплоть до середины нынешнего столетия — западные исследователи Китая видели в даосизме лишь пестрое собрание народных суеверий, смешанное с элементами научного знания и религиозного культа. Никого не смущала явная несправедливость и даже нелепость подобной оценки, что, впрочем, тоже легко объяснимо: всегда легче и удобнее объявить то, что непонятно, заблуждением и нелепицей, нежели принять в качестве серьезной альтернативы собственным взглядам.
Впрочем, справедливости ради надо сказать, что западные представления о даосизме во многом следовали вполне определенным китайским образцам: они воспроизводили настороженное, нередко откровенно враждебное отношение к даосской традиции правящих конфуцианских верхов китайской империи, которые по понятным причинам старались держаться подальше от слишком уж непредсказуемых, непреклонных, да к тому же весьма сведущих в магии «подвижников Дао». Истинного даоса нельзя заставить покориться произволу, сделать орудием исполнения чужого замысла, вовлечь в сговор. «Моя судьба не в Небе, а во мне самом», — гласит старинная даосская поговорка. Приятно, конечно, когда такие люди слывут твоими друзьями. Но стократ труднее самому быть им другом.
Что касается даосов, то они платили миру той же монетой. Будучи в полном смысле отава государственными людьми, озабоченными поддержанием общественного и, более того, мирового порядка, необычайно высоко ценя заботу о благе людей, они тем не менее (а может быть, именно поэтому) держали в строгой тайне свою «науку Дао» и свои методы личного совершенствования, отчего и прослыли в народе могущественными волшебниками. Здесь не место разбираться в причинах невероятной по европейским меркам скрытности даосских учителей. Несомненно, в этом сказалось традиционное недоверие китайцев к чужакам и их неприязнь к назойливой «пошлости света». Но еще большее значение имел сам характер даосского знания, которое сводится к самопознанию, приобретаемому личными усилиями и не отчуждаемому от внутреннего опыта личности. Внешнее подражательство бесплодно и губительно для подражающего, жить с оглядкой на других — значит отворачиваться от себя: таков один из главных мотивов даосской литературы с древнейших времен. Наконец, скрытность даосов предопределена самой природой их высшей реальности — Дао, которую «нельзя выразить в словах», то есть сделать «предметом мысли» и описать в виде системы «объективных истин». Жизнь в Дао целиком протекает внутри, она невыразима и не нуждается в выражении, хотя внятна каждому. И чем более она доступна, тем менее поддается словесному оформлению. Подлинная правда человека — правда неисчерпаемой полноты бытия — всегда остается вне какого бы то ни было «поля зрения». Даосская поговорка гласит: «Настоящий человек не показывает себя. А кто показывает себя — тот не настоящий человек».
Великое Дао для самих даосов «не имеет имени», не имеет даже формы. Оно свидетельствует о себе самим фактом своего отсутствия. Оно есть «вечноотсутствующая» реальность, которая даже не требует веры в себя, ведь верят в нечто сущностное, предметное. Скорее, Дао «внушает доверие» к себе.
Не более заметен даосизм и в жизни китайского общества. Исторически он всегда существовал в виде самостоятельных, немногочисленных и замкнутых школ, в которых из поколения в поколение передавалась неизъяснимая «мудрость Дао». Чтобы стать восприемником этой мудрости, требовалось посвятить ее постижению всю жизнь — до последнего дня и часа. Вот эта «передача Дао» и составляла главный raison d'etre отдельных школ и всей традиции даосизма. Все же прочие аспекты практики, начиная с методик совершенствования и кончая культами божеств, ценились даосами лишь в той мере, в какой способствовали претворению этой главной посылки даосского миропонимания, Самое бессмертие — высшая цель духовного подвижничества во всех религиях — было для даосов результатом соучастия в «вечнопреемственности духа», которая означала неустанное воссоздание, возобновление опыта предельной полноты и прозрачности, осиянности сознания. Отношения между учителем и учеником имеют в даосизме совершенно исключительное значение и заслоняют собой даже отношение человека к богам, которые, заметим, в Китае рассматривались как души выдающихся людей полетать даосским учителям. Мудрость даосов — это в конце концов безыскуснейшая правда вечнотекучести духа, регистрируемая с протокольной сухостью школьной генеалогией на манер библейского: «Авраам родил Исаака…». Но к этой простейшей из истин еще надо подойти. Нужно многое знать и уметь, многое пережить, пройти долгий — не бесконечно ли долгий? — путь духовного мужания, чтобы исполнить предназначение человеческого сердца: стать сосудом, хранящим в себе «подлинность жизни». И не знаменательно ли, что само слово «дао» по-китайски означает «путь»? Не будучи сущностью, Дао обозначает существо бесконечного пути человеческого совершенствования — даже за пределами совершенства. «Когда достигаешь вершины, не останавливайся — иди дальше». — говорили подвижники Дао.
