Восхождение к Дао. Жизнь даосского учителя Ван Липина - [3]

Итак, кризис современного мира — это обоюдный кризис как традиции, так и модернистского мировоззрения. Не следует ли предположить, что и преодоление этого кризиса предполагает участие, точнее — сотрудничество обеих вовлеченных в него сторон? Внедрение даосизма в нашу постмодернистскую цивилизацию, на первый взгляд парадоксальное, предуготовано нынешним духовным состоянием общества. Учителя Ван Липина позволили ему «идти в народ» не с отчаяния и не из желания посмотреть, что из этого получится, а вследствие своей убежденности в том. что «настал благоприятный момент» для приобщения людей к мудрости Дао. Чем же благоприятно наше время для даосов? Прежде всего — день ото дня крепнущим сознанием того, что развитие науки и техники завело человечество в тупик. И дело не только в угрозе ядерной или экологической катастрофы. Гораздо раньше и вернее атомных реакторов цивилизацию может погубить катастрофа гуманитарная: утрата людьми человечности в себе. Сегодня человек как никогда отчужден от плодов своего труда, от природной и общественной среды. «Мы можем ожидать полной экстериоризации знания по отношению к "знающему", — констатирует французский философ Ж.-Ф. Лиотар. — Старый принцип приобретения знаний посредством совершенствования ума или даже индивидов становится во все большей мере анахронизмом». Не будем обманываться академически спокойным тоном этого суждения. Речь идет о губительной, позорной для Человека Разумного перспективе быть придатком машины и заведомо неудачливым, безответственным бунтарем против технократии. И то и другое имеет своей основой невежество и одичание (будем называть вещи своими именами) человека, заблудившегося в кущах-джунглях компьютерного рая.

Вот здесь и приходит на помощь даосизм, который первым делом учит человека заниматься собой, ухаживать за своим сердцем и использовать все возможности сознания в условиях, когда технологические системы подменили собой природу и задача «овладения миром» неожиданно приняла вид задачи овладения собственным сознанием, Если западная цивилизация уповала на «технику орудий», питая наивную веру в то, что улучшение материальных условий жизни людей автоматически улучшит их духовные качества, то великие религии Востока, и в частности даосизм, полагались на то, что можно назвать «техникой сердца» — внутренней работой души, воспитывающей в человеке умение жить в мире с самим собой и с себе подобными. «Техника сердца» — это прежде всего искусство согласия, сотрудничества, которое одно только и способно сделать эффективной технологию с тех пор, как мир вокруг нас превратился в ноосферу, «разумную среду» человеческого обитания. Ситуация современного человека, живущего в пространстве электронных грез, где исчезает самое различие между истинным и ложным, реальным и иллюзорным, обнаруживает глубинное сходство с жизненной позицией даосского подвижника, который признает равноценность всех форм опыта, будь то явь или сон, «фантазия» или «действительность». Сознание мудрого, говорили даосы, подобно чистому зеркалу, которое не влечется навстречу вещам, но и не удерживает их. Даос ничего не отвергает и ни с чем себя не отождествляет, он даже не знает, жив он или мертв, не знает и того, знает ли вообще что-нибудь. Он принимает всякий опыт как материал для духовной работы, как повод для освобождения сознания от какой бы то ни было данности. Принимает, чтобы… пропустить мимо. Его сердце — пустое вместилище мира и фонтан творческой энергии. Он знает секрет безупречной свободы и чистоты духа. Даосизм возвращает человеку чувство реальной ответственности и, следовательно, снова делает осмысленным человеческое существование в тот самый момент — и не ранее! — когда человек не может определить смысл своей жизни в категориях западной мысли.

Сегодня мы являемся свидетелями и соучастниками неожиданной встречи Запада и Востока. В этой встрече, конечно, есть кое-что от поверхностной и бездумной моды. Нередки попытки подчинить восточную мудрость «опредмечиванию» действительности в чисто западном вкусе, свести ее к набору приемов, методик или навыков, поставить на службу модернистской индустрии зрелищности. Но в действительности встреча Востока и Запада требует от обеих сторон готовности пересмотреть свои умственные привычки. И более того: она требует пересмотра самого образа человека. Ибо если человеческое совершенствование завершается стяжанием полноты бытийствования, собиранием мира в человеке, здесь важно в конце концов не то, что делается, а кто делает. Роман самопознания есть поиск Того, кто извечно возвращается в этот мир с каждым мгновением свободного и сознательного существования. Что же привносит даосская традиция в новое миросозерцание, отвечающее запросам «информационного века»? Прежде всего, конечно, идеал «целостного человека» (цюань жэнь), полноты человеческих свойств жизни — главного условия воссоздания истинной человечности. Даосский мудрец «следует естественности», «дает всему быть», но это природа разумная, созданная методическим усилием духа: ее обретает тот, кто превозмогает свое «я" и превозмогает само превозмогание, забывает все на свете и забывает само забытье. Так даосский мудрец научается не насиловать жизнь, но делать возможным вольное и органическое про-из-растание всего живого. Вместе с другими великими духовными традициями даосизм учит, что совершенствование есть процесс последовательного самовосполнения человеческой природы. Акт восполнения по определению не может быть «объективирован», представлен нам; его нельзя ни пережить, ни понять, им невозможно владеть. Мудрый, по даосским понятиям, «все оставляет таким, как оно есть», или, иными словами, предоставляет всему сущему свободу быть. Быть может, этим объясняется стойкое нежелание даосских учителей говорить о своем духовном опыте. Зачем затемнять словами ясную и прозрачную, как небеса, правду сердца? Для чего нагромождать образы и сюжеты, если слово — только смутный отблеск подлинного в жизни? Истина в сердце и сердцем постигаемая ставит предел всякому выражению. Даосская литература — это всегда недоговоренность и иносказание, Вот и книге о Ван Липине в равной мере чужды как увлеченность психическим содержанием аскезы, так и желание создать «литературный миф» духовного подвига, что в том или ином виде свойственно жанру исповеди в христианской литературе, сочинениям современных популяризаторов индийской йоги или, скажем, нашумевшей серии книг Карлоса Кастанеды. Даосы не спешат извлечь из своей жизни, и особенно внутренней жизни, интригующий сюжет. Целомудрие духа для них важнее успеха. Вехами сокровенного «пути сердца» служат у них, скорее, внешние обстоятельства жизни: отшельничество и уединение, ненарочитая бедность, странствия и, как венец совершенствования, исход в мир. Итог чисто китайский: ведь само Дао не владеет собой и ежемгновенно «теряет себя» в мире. Принцип жизни в Дао — это «забвение», «потеря», вечное «сокрытие». «Забывая» и «теряя» себя, забывая даже и забвение, теряя даже и потерю, мы уходим за край всего и вся. Древний даосский философ Чжуан-цзы, разъясняя этот путь самопревосхождения всякого опыта, говорил о том, что подвижник Дао должен сначала «научиться быть вне мира», потом — «быть вне вещей», и наконец — «вне жизни», «Кто сможет быть вне жизни, — продолжает Чжуан-цзы, — тот станет ясным, как утренняя заря. А став ясным, как утренняя заря, он узреет Одинокое. Прозрев Одинокое, он сможет быть вне прошлого и настоящего. Тогда он войдет туда, где нет жизни и смерти, где убийство не лишает жизни, а рождение ничего к ней не прибавляет. Он будет незыблем среди вечного движения…» Неведомый покой неисповедимой веры… Жизнь в Дао беспредметна. Она есть, скорее, чистая бытийственность творческого духа, мать-матрица бытия, бесконечная действенность, предваряющая всякое конечное действие.