Грязная лохматая девица с осунувшимся замученным лицом смотрела на меня с поверхности воды в чане. Кожа обветренная, волосы слиплись — всё в ней жалко, кроме горящих яростью глаз. Она — зверь в клетке.
Это я.
Мои руки с грязными ногтями ударили о водную гладь и отражение пропало. Я выгляжу явно не для продажи, но в целом удовлетворительно для вселяющей ужас рабы рынка Омара Халифы.
Смочив кусок ткани в воде, выжала и приложила к раненным стопам. Никто не услышал мой сдавленный рык — я удержала его с большим трудом, зажмурив глаза от боли, но зато гордость не пострадала.
Медленно открыла глаза навстречу слепящему солнцу, которое любопытно заглядывало в мою темницу сквозь решетку на окне. Я сидела на соломенном матрасе и в промежутках между злостью на человечество пыталась найти способ как же выжить или достойно сдохнуть.
А вот и вариант…
Сытый мохнатый паук величиной с кулак медленно перебирал ленивыми лапками, двигая к моей темнице. Красный с бурыми ворсинками — таких в моём мире не бывает, а вот в мире магии пруд пруди. Доподлинно знаю, что его яд убивает мгновенно, ведь видела своими глазами такую смерть одной из рабынь, когда ещё жила со всеми остальными рабами в другой более комфортной части здешней тюрьмы. Там, к слову, не было так жарко и душно, пол отделан деревом, а не камнем, как у меня в карцере. Днём там прохладно, да и после захода солнца вполне терпимо, в то время как сейчас мне достались условия просто невыносимые: днём адово пекло, ночью жуткие сквозняки и колючий холод. Если поднимается песчаная буря — я узнаю первой, откашливая содержимое пустыни из дыхательных путей — хоть песочные замки строй!
Я не из тех, кто, при маниакальной жажде пожалеть себя в припадке вскидывает руки к небу, чтобы поплакаться всем святым о своей печальной судьбе. Но даже если б хотела так сделать — не смогла бы, ведь и сказать-то нечего. Я — человек без прошлого. Не помню свой адрес, город, семью, когда родилась и где училась, но навыки всего изученного остались. Не помню, как оказалась на рынке рабов, но знаю, что сама стёрла эти воспоминания, чтобы спрятать от опасности то доброе и вечное, что осталось в прошлом. От тюремщиков, не по делу болтающих и перетирающих все слухи, узнала, что хозяин этой богадельни подобрал меня бездыханную у берега моря, пленил и привёз к себе на рынок, чтобы выгодно продать.
Продажа не удалась. В отличие от покорных рабынь Омара Халифы, которые рады отдаться кому угодно, лишь бы покинуть этот адов закуток, я пыталась сбежать. На торги меня выставляли не раз и не два, цена росла неимоверно, в итоге меня готовы были купить за шесть сотен золотых драхмов, но Омар приберёг меня для конкретного господина и просто набивал цену. В тот миг он впервые пренебрёг мерами безопасности и приблизился ко мне, играя на публику, и я прямо на торгах заточенным камнем отрезала этому толстому гаду его сальное ухо. Надо сказать, продажа тоже в мои планы не входила — убила бы нерадивого хозяина до сделки или себе горло порезала б — всё так заманчиво!
Ну да, этим поступком я поставила крест на продажах — никто уже за меня и дохлую лошадь не отдаст, а долгожданный господин, которому я предназначалась, всё не ехал и не ехал. В любом случае покрыть расходы моей продажей казалось уже невозможно, и тогда Омар решил открыть тотализатор, выставив меня на Арену Смерти. Какие-никакие, а деньги.
Чёртов мир магии!
И вот оно — моё спасение. Упитанный красный герой на восьми лапках в бурой «опушке» медленно, но верно полз к моей решётке. Все одна капля яда… и мои мучения закончатся. Мне уже подписали смертный приговор за покушение на Омара и убийство дюжины его людей, но я не хочу умирать, удовлетворяя их жажду зрелищ. Пока меня будут рвать на части на Арене Смерти, хозяин рынка и его шестёрки будут поглощать вино и заедать цукатами. Нет! Я сама решу свою судьбу, жаль только не увижу лицо Омара, когда он поймёт, что его планам не суждено сбыться.
Паук медленно переступил границу моего заточения, словно долгожданный гость, но вдруг остановился, словно спрашивая разрешения. Переполненная нетерпением я воодушевлённо смотрела на него, рассуждая сколько же в этой сикарашке протеина, помимо яда.
И вдруг! Широкий тряпичный мокасин вышитый золотой нитью опустился на моего избавителя и со смачным хлюпаньем раздавил тельце паука.
От гнева я забыла, как дышать.
— Что, шлюшка, — неприятный голос донёсся где-то сверху, вещая на языке, который я за пару недель неплохо изучила. Это смесь привычных для меня языков всего мира с налётом особого шарма. Сакрит — так назвали этот язык — легко ложится на слух и при этом с особой изюминкой.
Мою темницу перед казнью решил посетить сам Омар Халифа — жалкий засранец с перевязанным ухом и до жути мерзким голосом. Что-то мне подсказывает, что та часть его тела, что обычно делает голос мужчины низким, либо по жизни сдавлена, либо напрочь отсутствует:
— Думала лишить меня удовольствия лицезреть твою смерть? — вещал жирный хозяин рынка, — Я приготовил для этого целое шоу, поэтому не вздумай покончить с собой, пока я не разрешу.
