Джон Чу
Вода ниоткуда
John Chu
The Water That Falls on You from Nowhere (2013)
Вода, что падает на вас ниоткуда, когда вы лжёте — самая обычная, разве что очень чистая. Факт. Несколько недель назад, когда всё началось, я проверил сам. Все на Земле проверили. По крайней мере, все те, кто не чужд технике безопасности. Не стоит безосновательно полагать, что любая прозрачная жидкость — вода. Произнесите «Я всегда документирую эксперименты по мере их проведения», — и пусть не ведро, но уж пробирка для анализов наберётся. О чём лгать, неважно. Жидкость всякий раз оказывается чистейшей дистиллированной водой.
Произнесите «Это высказывание ложно» или что-либо столь же парадоксальное, и накатит такая тревога, такое яркое предчувствие беды, что большинство людей, не пройдёт и пяти секунд, выпалят что-нибудь очевидно и явно ложное — либо столь же правдивое. Неудивительно, что эта забава — продержаться как можно дольше — самый писк среди подвыпивших студентов и настоящих мужиков, рвущих себе зубы без наркоза. Психологи выяснили, что чем дольше ждёшь, тем более заведомая ложь или правда нужны, чтобы обрести успокоение.
Ну же, Гас, сдавайся! Он терпит уже минуту. Он не пьян и не студент. Его взмокшая от пота рубашка льнёт к телу, которому позавидовал бы любой качок с обложки глянцевого журнала. Колени зафиксированы, под туго натянувшимися джинсами вздуваются бёдра. Он гримасничает, будто на его глазах молотком убивают котят. Глупая игра. Надеюсь, через неделю-другую мода пройдёт.
Не знаю, зачем на этот раз он попросил меня присутствовать, и не знаю, зачем я согласился. Смотреть, как он страдает, всё равно что самому умирать под ударами молотка. Ладно, раз Гас просит… Мне положено болеть за него, кричать «держись», но я хочу одного: чтобы это кончилось. Как ему больно, это просто невыносимо.
— Мэт, я люблю тебя!
Его улыбка ослепительна. Он валит меня на диван и жадно целует, и поначалу я отвечаю.
Вода на него не падает, больше того — весь пот испаряется. Рубашка сухая и тёплая. Ниоткуда прилетает лёгкий весенний ветерок. Гас пахнет цветами и озоном. Мне не по себе. Лучше б его окатило как из ведра: это я бы понял. Мне стало бы грустно, но я бы понял.
Он уже расстегнул мои джинсы, и тут в голове щёлкает. Он больше похож на греческого бога, чем на человека. Он способен на такой детальный анализ трудов Сократа, что у меня отвисает челюсть. Но дело не в этом, а в том, что слова «Мэт, я люблю тебя» не только избавили его от тревоги — после них исчезла и вода.
Такой эффект дают фундаментальные законы физики. Такой эффект дают глубокие математические теоремы. «Мэт, я люблю тебя» не является сильным утверждением, верным везде и всегда. Кроме, очевидно, тех случаев, когда это говорит Гас.
— Постой.
Я отстраняюсь, опираюсь руками. Сажусь.
Гас останавливается сразу. Он отодвинулся раньше, чем мои ладони коснулись диванных подушек. Он поднимает на меня глаза. И это тот человек, который минуту назад забавы ради терпел душераздирающую боль, рискуя сойти с ума. Как ему удаётся выглядеть таким ранимым?
О, он умеет не подавать вида. Лицо каменное, рот — суровая прямая линия. В умении делать покерфейс ему нет равных. Но на дне стальных голубых глаз я вижу страх, которого не было там даже тогда, когда его раздирало на части парадоксом.
Пусть лучше ему будет больно сейчас. Хотя он боится, я почти уверен, что ему всё нипочём. Если тянуть, потом будет только больнее.
— Это было что-то с чем-то, Гас. — Давай же, скажи ему! — Я тебя не люблю. Не так сильно, как, судя по всему, любишь меня ты.
Вода, что падает на вас ниоткуда, обжигающе холодная. Я скольжу по дивану, но она следует за мной. Её так много, что холод пробирает до костей. Я бы крикнул: «Какого чёрта?!» — но вдохнуть значит утонуть. Гас хочет закрыть меня своим телом, но даже он не успевает. Я пытаюсь вытолкнуть его из-под ливня, но он мастер смешанных боевых искусств, а я нет. После первого потрясения держимся вместе. Поток длится несколько секунд, и вот мы оба насквозь мокрые, и он от хохота свалился с дивана и, сложившись пополам на мокром полу, бьётся, как выброшенная на берег рыба.
Я бы обиделся, но он радуется как дитя. Его смех — перезвон тяжёлых колоколов, гулкие вибрирующие раскаты, они пронизывают насквозь и от них всё в комнате дребезжит. Что это на его лице — слёзы или только вода ниоткуда?
Тело бьёт сильнейший озноб. Я хочу встать, однако ноги не слушаются. Вокруг хлюпают подушки, продолжая обдавать ледяными струями. А Гас даже не дрожит. Встав, он поднимает меня, прижимает к себе и нежно целует в лоб.
— Прости, Гас, я испортил твой диван.
Пол устилают резиновые тяжелоатлетические маты. Я всё подотру, вот только пройдёт окоченение.
Новый приступ хохота, на этот раз не столь истерический. Ласковые руки у меня на талии. Без них я рухнул бы где стою, уж это как пить дать.
— Ты только что сказал, что любишь меня — сказал единственным, думаю, доступным тебе способом, — и тебя заботит какой-то диван?
Услышь я это от кого другого, я захотел бы провалиться сквозь землю. Вот дурак. Он прав. Я ищу и не нахожу слова.
