Сиэтл, три года назад
— Жаль, что они не поджарили задницу этого засранца на электрическом стуле, — с горечью заявил первый мужчина, нарушая молчание, ставшее настолько напряженным, что вот-вот все готово было взорваться.
По небольшой толпе, которая собралась и наблюдала за тем, как нагружают фургон для перевозки мебели, пронесся шепот горячего одобрения. Одному Богу известно, зачем они собрались. Если честно, там и смотреть-то было не на что. Диваны, стулья, различные антикварные вещи всех форм и размеров. Вазы — по всей вероятности, стоимостью в годовую зарплату среднестатистического рабочего. Рояль. Всего лишь скарб обеспеченной семьи, которая вынуждена спасаться от гнева толпы.
И охрана, которую наняла семья, чтобы оградить себя от собравшихся возле дома. И все.
Полицейский в старых джинсах и футболке «Сихокс», который в данный момент находился не на дежурстве, сам толком не понимал, зачем он сюда пришел и почему стоит сейчас под холодным моросящим сиэтловским дождем. Вероятно, чтобы убедиться, что этот сукин сын действительно уезжает из города. Возможно, чтобы последний раз взглянуть в лицо убийце до того, как тот уедет.
Может быть.
Но, скорее всего, чтобы еще раз помучить себя при виде того, кто уезжает. Этого жестокого дьявола, зверя-садиста, который ускользает. Из-за чертовой формальности.
Для потрясенного, скорбящего общества справедливость так и не восторжествовала. «По крайней мере, сегодня», — подумал он.
Пожилая женщина, одетая в дождевик с капюшоном, покачала головой, глядя на то, как грузчики заставляют коробками неприметный фургон.
— За все его деяния электрического стула было бы мало.
Еще один старик, расправив сильные когда-то плечи, с презрением смотрел на темный дом.
— С ним, стало быть, поступить нужно так же, как он поступил с этими бедняжками.
Его жена что-то негромко закудахтала из-под зонтика, который держала над ними обоими.
— Да разве приличный человек станет марать о него руки!
— А как же отцы этих девушек? — возразил ее муж, у которого от беспомощной ярости даже голос дрожал.
И опять по толпе пронесся рокот одобрения.
— Поверить не могу, что они просто взяли и отпустили его, — зло бросил мужчина помоложе, в бейсболке «Маринерс».
— Из-за простой формальности, — добавил человек, начавший разговор. В его голосе звучала горечь.
Из-за ошибки. Просчета. Из-за чертовой формальности.
— Полиция арестовала его, а прощелыги-адвокаты выпустили, — поддакнул мужчина, стоящий с женой под зонтом.
— Э, нет, — возразил мужчина в бейсболке. — Полиция допустила просчет. Об этом писали все газеты. Полиция облажалась, и это гребаное чудовище оказалось на свободе.
Твоя правда. Но он знал, что виновата не вся полиция. Виноват один-единственный полицейский.
— Ричард, — зашикала женщина помоложе, стоявшая рядом с Бейсболкой, и дернула мужчину за руку. — Можно без грубостей?
Ричард Бейсболка стряхнул с плеча руку женщины.
— Он изнасиловал и убил четырех девочек, и это я грублю? — Он громко выражал возмущение, не веря своим ушам. — Не болтай глупостей, Шейла.
Та опустила глаза, ее щеки зарделись.
— Прости, Ричард.
— Да ладно… — пробормотал тот, глядя на дом. — Я просто злюсь как черт, когда богачи нанимают себе жирненьких адвокатов и уходят от наказания за жестокое убийство.
По толпе вновь пронесся шепоток одобрения, и разговоры переключились на пристрастность современной судебной системы… Тем временем перевозчики мебели загрузили последний ящик и запечатали задние дверцы. Фургон тронулся под язвительные крики и брань, никому не повредившие, но доставившие облегчение толпе. Однако как можно было помочь криками?
Небольшая толпа умолкла, когда ворота гаража на три машины поднялись и выехал черный «мерседес седан». Никто не проронил ни слова, пока «мерседес», бесшумно скользя по мокрой улице, не поравнялся с зеваками. Тогда Ричард Бейсболка закричал:
— Убийца!
И этот крик подхватили остальные собравшиеся.
Молчал только полицейский в старых синих джинсах и уже промокшей насквозь футболке — даже когда «мерседес» остановился прямо напротив него.
Толпа замерла, когда опустилось звуконепроницаемое тонированное окно и показалось лицо, которое постоянно преследовало его, во сне и наяву. Холодные темные глаза сузились, в них горела неприкрытая ярость. Они не могли принадлежать человеку. И лицо, и самодовольная ухмылка, которую он хотел стереть с лица этого нелюдя. А потом этот надменный рот заговорил.