Если бы случайному прохожему выпала честь попасть за высокие ворота усадьбы Жана-Франсуа де Ларю, он непременно бы решил, что потерялся в веках. Сначала ему пришлось бы пройти через розарий, поражающий буйством всех оттенков красного, от почти черного, цвета свернувшейся крови, до алого. Кусты разнились по высоте, и создавалось впечатление, что их одуряющая волна набегала на узкую, вымощенную плитами дорожку. Слева и справа розарий огибали мощенные булыжником дороги, предназначенные для машин. Миновав розарий, случайный прохожий вышел бы на просторную площадку (если не сказать площадь) перед старинным особняком. Две лестницы из розового мрамора обрамляли чашу фонтана и вели к портику с тремя колоннами, тоже из розового мрамора.
Особняк был старинным, это точно. К какой эпохе его отнести, наш прохожий затруднился бы сказать, только если бы не оказался знатоком архитектурных стилей. Да и какая разница! Дух прошлых веков царил во всем. Даже в правом крыле, где находился гараж машин на пять как минимум. Пусть раньше в нем размещались кареты, не так уж важно; зато чего стоит один только этот парень в униформе с золотыми пуговицами, современный такой конюх, отмывающий до блеска современную «лошадку», нагло-красный «Порше»-кабриолет!
А уж если бы нашему прохожему довелось попасть в дом, то он бы точно потерялся во времени: узорчатый старинный паркет, роскошные бронзовые статуи-светильники, драгоценные вазы по углам, гобелены и картины на стенах…
К счастью для нашего прохожего, его впечатлительность понести никакого ущерба не рисковала, поскольку во владения Жана-Франсуа де Ларю он попасть никак не мог. Еще десятью годами раньше их рьяно охранял сторож, а ныне его заменила электроника.
Так что забудем про прохожего.
Мелани ненавидела запах роз. И сами розы ненавидела. И дом ненавидела. И мрамор, и все эти вазы, светильники, с которых так трудно стирать пыль, во всех их выпуклостях и впуклостях. И хозяина она ненавидела. И хозяйку. Хозяин был жмотом. Две недели назад Мелани попросила его о прибавке к жалованью: две с половиной тысячи евро в месяц, разве это деньги?[1]
Но он, гад, ответил: «Вы забыли посчитать, Мелани, что вы живете в моем доме, за что денег не платите, и питаетесь в нем же. Жилье и еда – это основные статьи расходов любого человека. Так что две с половиной тысячи вам остаются на кружевное белье. Неужели вы действительно находите, что этого мало?»
Как же Мелани его ненавидела!!! Всей своей пролетарской душой. Ведь у него-то не две с половиной, а двести с половиной в месяц (Мелани почему-то так считала, хотя хозяин никогда не обсуждал свои доходы ни с кем), – ну чего бы ему не отстегнуть своей горничной хоть пять тысяч, спрашивается?!
Что же до хозяйки, то тут дела обстояли еще хуже. Красивая пустоголовая куколка, она даже не замечала Мелани. Хозяин, тот хоть и жмот, а все же иногда расспрашивал горничную о родителях, о брате… А эта мимо проходила, словно Мелани была вазой. Или картиной на стенке, которая уже сто лет как примелькалась, и на нее больше не смотрят…
Красивые женщины не бывают умными, считала Мелани. А умные, увы, не бывают красивыми… как она сама, Мелани.
Садовник, Этьен, страстно любил розы. Эти дивные творения природы и человеческой изобретательности являлись воплощением красоты и женственности. Они были столь же прелестны, сколь капризны; им требовались внимание и уход, – иначе они хирели, болели и умирали. Но розы намного превосходили женщин в одном замечательном качестве: они умели быть благодарными за внимание и уход. Вот почему всю жизнь Этьен предпочитал иметь дело всерьез с цветами, а не с женщинами. Они не изящны, не утонченны – они грубые и практичные существа, причем страшно занудные… Как его жена, с которой он развелся восемь лет тому назад.
Если бы весь этот так называемый «прекрасный пол» был действительно прекрасен, как его цветы! Или вот как хозяйка, Марион, – нежная, грациозная, всегда веселая, приветливая…
Хозяин, Жан-Франсуа, Этьену ровесник: пятьдесят шесть. Возраст, когда мужской силы еще много, но при этом опыт делает мужчину особенно разборчивым и взыскательным… И он, Этьен, понимал удивление патрона этой дивной розой, Марион. Ее аромат не сравнить ни с одним цветком из его розария: как бы ни были прелестны его розы, Марион еще прелестнее.
Он завидовал хозяину. Конечно, он понимал, что никогда бы не смог дать подобному цветку надлежащего ухода – не по карману ему… Хоть телом Этьен куда стройнее патрона, сильнее, мускулистее. Он сумел бы ублажить Марион, которая на двадцать три года моложе! И заботился бы о ней… Бабла у него, конечно, не так много, как у хозяина, но, боже милостивый, хватило бы, чтобы купить ей лучшие тряпки! Он в цене, садовник Этьен. Жан-Франсуа платит ему хорошие деньги, а если что, то Этьен к другому уйдет: его уже не раз пытались переманить! С большей зарплатой!
До сих пор он оставался верен хозяину: холостяку не так уж много нужно. Тем более что хозяин обещал отписать всем своим работникам по проценту от имущества в завещании. А имущество у него такое, что и один жалкий процент – это целое состояние! Между прочим, жест весьма щедрый: помножить на пять верных слуг – так уже пять процентов выходит! Остальное красоточке достанется, Марион. Да и племяннику, наверное, секретарю. Конечно, хозяину после смерти все равно будет, кому чего достанется, но другие богачи таких жестов не делают, Этьен это точно знал. Так что патрон у него хоть и не расточительный, но щедрый.
