Когда за завтраком на ящик ему упало извещение из Хранилища, он даже не сразу понял, что это:
«Уважаемый гражданин Юдин,
на запрошенную Вами книгу поступила вторая заявка. После поступления третьего запроса книга будет оцифрована и переведена из Отдела невостребованной литературы в глобальную сеть Интернет».
Лишь шагнув по ссылке, увидев фотографию обложки, вспомнил так четко, будто это было вчера, а не пятьдесят с лишним лет назад.
* * *
Прадед умирал век.
И это вовсе не фигура речи. Отец не помнил деда, скончавшегося от рака, но прадед был всегда. И он всегда был стар.
Маленький Юрик «деда» не любил — все называли его так, потому что самого деда вроде как никогда и не было. Не любил не потому, что дед и на человека не походил вовсе — скорее на слона. Серый, морщинистый, с огромными ушами и длинным пористым носом. Массивный, сидел неподвижно в своем автокресле, медленно жуя пустым ртом. Лишь маленькие, чайного цвета глаза сверкали живо и умно — совсем по-слоновьи.
Не любил потому, что дед был несносен, и сам признавал это. О чем бы ни говорил Юрик, что бы ни рассказывал, дед обрывал его, принимался бухтеть, ругая Юркиных учителей, предметы, что преподавали им в школе, фильмы, которые крутили по визору… И только старые времена были, по его словам, вполне хороши.
Юрик скоро перестал ездить к нему, ссылаясь на неотложные дела в школе, которых и вправду прибавилось. Он переходил из начальной общеобразовательной школы в среднюю профильную и должен был выбирать специализацию, но все профессии не интересовали его совершенно одинаково.
А потом дед все-таки умер.
Конечно же не так вот сразу — он умирал по-старинке. Сперва его хватил паралич, который не поддавался уже никакой, даже самой современной медицине. Деда конечно же с радостью взяли в хоспис, а на ящик Юрке, как и каждому близкому родственнику, упало письмо, где администрация клиники пространно и восторженно расписывала, какой уникальный пациент их дед — еще живое воплощение такой подзабытой болезни как старость.
Но потом посыпались уныло-однообразные отчеты с прикрепленными файлами исследований, вся суть которых сводилась к короткому «без изменений», и Юрик внёс надоедливую рассылку в черный список — как спам.
Года через пол он совсем уж было забыл о деде, когда мать, разливая за завтраком свежевыжатый апельсиновый сок, заглянула отцу через плечо и спросила:
— Сереженька, что это? С флажочком?
Отец раздраженно пошевелил пальцами, и тревожно мигавшее красным письмо отправилось в корзину, а в окне призрачно мерцавшего над столом терминала побежала лента новостей.
— Коммунальщики. Все сказать забываю: дед умер, так они теперь требуют срочной оценки дома для выплаты компенсации по списанию гражданского долга и скорейшего сноса несертифицированного частного строения.
— Частный дом? — Мама пила сок маленькими глоточками. — А разве твой дед жил в частном доме?
— Представь себе! — Отец поднялся, выпил сок залпом и покосился на часы. Юрка шмыгнул на его место, смотреть «взрослые» новости. Отец не заметил, оперся о спинку стула. — Он построил его еще до ввода запрета на частные землевладения и умудрился прожить столько, что теперь это — едва ли не единственный дом вне компетенции коммунальщиков. Сама понимаешь, он у них как бельмо на глазу, а у меня совершенно, ну совершенно нет времени всем этим заниматься. Тыщу раз предлагал: переезжай в город, в квартиру. Так нет же. Придется помогать оценщикам. Там ведь могут случиться уникальные вещи, в этом доме — личное присутствие обязательно.
— О! — мать, улыбаясь, просматривала магазинные каталоги. — Чудак человек… Но ты сходи обязательно. И Юрика возьми, пускай проветрится. Может быть найдете какую-нибудь безделушку… м-м-м… какую-нибудь свежую струю. — Мать как раз занималась редизайном квартиры. — Есть там что-нибудь интересное?
— Милая, ну что там может быть? — Отец приобнял маму за плечи, зарывшись лицом в её волосы. Подняв руки, она обняла его в ответ. — Ничего, кроме хлама. Он же презирал коллекционирование и пренебрежительно относился к искусству.
— Все равно. Сегодня же договорись с комиссией. — Она опустила одну руку, и справа открылось дополнительное окошко мгновенной связи. Абонент был свободен для разговора, отец закатил глаза. — Ну-у-у, — протянула мама, — ну не ленись. В конце концов, это же твой гражданский долг.
И уже в понедельник они были там с целой бригадой оценщиков.
Маленький и тесный, дом основательно пропылился за пол года. Приступая к работе, молодой оценщик в лихо сдвинутой набекрень кепке сдернул тяжелые плюшевые портьеры у входа в гардероб. Медные кольца, клацнув зубами, весело закрутились на штанге. Пыль поднялась столбом, и Юрка чихнул.
— Портьеры, текстиль, не представляют ценности.
Отец подтолкнул Юрика в спину и взбежал по узкой лестнице — просмотреть личные файлы деда.
«…не имеет ценности… ценности не представляет… проверить по каталогу раритетов двадцатого века… ценности не представляет…» — доносилось отовсюду. Разнорабочие щупами подпихивали сваленный прямо на пол хлам к черным пастям медленно переползающих с места на место утилизаторов. Юрик мысленным взглядом обвёл дом, целиком и полностью отданный ему на разграбление.
